Таким образом, герой «Одиссеи» – великий воин, лукавый интриган, оратор, который за словом в карман не лезет, человек мужественного сердца и обширных познаний, ему известно: он должен вытерпеть все, что посылают ему боги, без лишних жалоб; он умеет и строить, и управлять судном, не хуже других может пропахать прямую борозду, победить молодого хвастуна в метании дисков, вызвать феакийского юношу на кулачный поединок, борьбу или бег, освежевать, разделать и поджарить быка и растрогаться до слез от песни. Фактически, он – превосходный мастер на все руки; у него превосходное aretê.

Aretê подразумевает уважение к цельности или единости жизни и последовательную нелюбовь к специализации. Оно подразумевает презрение к эффективности – или, вернее, гораздо более высокое понятие об эффективности: она существует не в каком-то отделении жизни, а в самой жизни.

Федр вспомнил строчку из Торо: «Никогда не обретешь, чего-то не потеряв»[48]. Вот теперь он впервые осознавал невероятное величие того, что человек утратил, обретя силу понимать и управлять миром через диалектические истины. Он выстроил империи научных способностей, дабы превратить явления природы в гигантские проекции собственных мечтаний о власти и богатстве, – но на это променял империю равных масштабов: понимания того, что значит быть частью мира, а не его врагом.

Спокойствия духа можно достичь, просто разглядывая линию горизонта. Линия геометра… совершенно плоская, постоянная, известная. Возможно, с нее Евклид начал понимать линейность; это линия отсчета, от которой развились первые вычисления первых астрономов, наносивших звезды на карту.

С той же математической уверенностью, которую ощущал Пуанкаре, решая фуксовы уравнения, Федр знал: это греческое aretê было той недостающей частью головоломки, что завершала узор. Но он читал дальше, чтобы картинка сложилась полностью.

Нимбы над головами Платона и Сократа исчезли. Федр видел: они последовательно делают то, в чем сами обвиняют софистов, – на эмоционально убедительном языке стараются превратить слабый довод – защиту диалектики – в сильный. Больше всего мы осуждаем в других то, думал он, чего больше всего боимся в себе.

Но почему? Зачем уничтожать aretê? Не успел Федр задать себе этот вопрос, как ответ пришел сам. Платон не пытался уничтожить aretê. Он его инкапсулировал; сделал из него постоянную, фиксированную Идею; обратил в жесткую, неподвижную Бессмертную Истину. Сделал aretê Благом, высшей формой, высшей Идеей. Оно подчинялось лишь самой Истине – в синтезе всего, что было раньше.