– Думаю, ты прав. А сам бы ты мог это сделать?

Корд отвел глаза.

– Почем мне знать, что бы я мог, чего бы не мог… Я бы на сей счет об заклад биться не стал. А как насчет тебя, командир?

Макрон помедлил, прежде чем ответить:

– Для центуриона выбора тут нет. Это наша работа: укреплять дисциплину, даже если порой приходится совершать несправедливость.

– А если бы ты не был центурионом, командир?

– Не знаю, – ответил Макрон с виноватым, уязвленным видом. – И говорить об этом не хочу.

Корд бросил на него быстрый взгляд и из уважения к его рангу сбавил шаг и отстал. Патруль продолжал устало брести по дороге, а Макрон на ходу размышлял об отношении Корда к беглецам. Если уж суровый, с огрубевшим сердцем оптион сочувствует приговоренным, то сколько же найдется в когорте людей, испытывающих те же чувства? И ведь Корд не просто относился к ним с состраданием. Оптион намекнул на то, что и сам был бы не прочь помочь им спастись. И если такое отношение к этим событиям распространено среди личного состава достаточно широко, у Макрона есть надежда затеряться среди этого множества. Это облегчило бы для него бремя участия в побеге, по крайней мере временно. До тех пор, пока не выследили беглецов.

– Это здесь?

Макрон кивнул вперед, в направлении круглых хижин. Из-за жары над дорогой висело дрожащее марево, отчего казалось, будто ближайшая из хижин в полной тишине скользит по водной поверхности.

– Да! – энергично закивал проводник.

Двое мужчин лежали на земле, осторожно выглядывая из густой травы, росшей по обе стороны дороги. Впереди них дорога выходила к широкому участку, возвышавшемуся над уровнем окружающего болота. Большую его часть занимали ячменные поля с загонами, где, найдя хоть какую-нибудь тень, лежали утомленные жарой овцы. Их толстые бока поднимались и опадали. Макрону подумалось, что это удачное место для поселения, укрытое от всего мира и от глаз безжалостных грабителей из враждебных племен. В случае необходимости узкую дорогу, ведущую к сельским угодьям, легко перекрыть, чтобы отвадить любителей поживиться чужим добром. Однако за дорогой никто не наблюдал, да и рядом с хижинами не замечалось никаких признаков жизни.

Макрон взъерошил пятерней взмокшие от пота, липнувшие к голове темные кудряшки. Свой увенчанный гребнем шлем он перед тем, как поползти вперед с проводником, снял и отдал на хранение Корду. Избавление от тяжести нагревшегося на солнце металла и пропотевшего насквозь, из-за чего голова отчаянно чесалась, войлочного подшлемника было огромным облегчением.

Он указал пальцем вдоль дороги, назад: