Дикари глядели на появление белых с нескрываемым изумлением, а когда увидели Ламперрьера, то даже не дали Фрике обнять старого друга. Охваченные благоговейным ужасом, они бросились к ногам доктора, окружили его, точно святую реликвию, и забросали словами, среди которых особенно часто повторялось «Нирро-Ба». Фрике смутно понимал значение этой сцены и кусал себе губы, чтобы не расхохотаться.
— Это ты, Нирро-Ба, брат мой!
— Ты пришел из Виами, о Нирро-Ба! Ты опять будешь охотиться с нами на казуаров!
— Это ты, Нирро-Ба, наш умерший брат!
— Это ты, Нирро-Ба, воскресший под видом белого человека!
Одна женщина с надетым за плечами мешком, от которого несло ужасным зловонием, протолкалась к доктору сквозь толпу, которая охотно расступилась и пропустила ее вперед.
Женщина тревожно окинула доктора взглядом с головы до ног и, по-видимому, осталась довольна осмотром, потому что подняла руки к небу и воскликнула:
— Это ты, Нирро-Ба, мой супруг!
Вслед за этим трое или четверо маленьких Нирро-Ба, совершенно грязных и в высшей степени вонючих, бросились к изумленному доктору, крича пронзительными голосами:
— Это ты, Нирро-Ба, наш отец!
Бедного доктора заласкали, зацеловали. Он был в отчаянии и беспомощно вертел головой.
— Черт знает что такое! Фрике, скажи мне, Христа ради, толком: что они, с ума, что ли, сошли? Что им от меня нужно? Это мне очень напоминает сцену с Барбантоном, когда его провозглашали табу.
— Не совсем так, дорогой доктор. Барбантона объявили святым, а вы просто-напросто очутились в кругу своего семейства.
— Как?
— Очень просто. Эта почтенная дама, таскающая за плечами вонючий мешок с сушеным человеческим мясом…
— Эта женщина?
— …Ваша супруга, дорогой доктор. Она носит в мешке бренную оболочку, которая была на вас надета, когда вы жили на земле под именем Нирро-Ба. А эти черные стрекозы, приветствующие вас таким приятным визгом, ни больше ни меньше как ваши собственные детки, ваши потомки, продолжатели вашего рода.
Первым взобрался Мажесте.