Оповещая о взрыве, Пухов свистел в свисток и крутил рукоятку взрывной машинки. Тайга вздрагивала от грома, не поймешь откуда вылетали куропатки, уносились с возмущенным криком. Вскоре шурфовщики – грубый народ кайла и лопаты, стали называть своего молодого начальника Антонычем. А за глаза про бригаду говорили: Тимур и его команда. Пухов пытался возражать, но мужики не уступили. Многие помнили времена и традиции «Даль-строя», где к начальству было принято относиться уважительно.

Среди шурфовщиков были бывшие зэки, власовцы, отбывавшие ссылку, молодые парни, приехавшие по комсомольскому набору осваивать севера. Был Вадик Зинчук. Спецпереселенец из-под Черновцов. Когда на Украине появились немцы, ему исполнилось шестнадцать, и он попал в молодежный отряд будущих полицаев – ходил в форме, носил деревянное ружье и за это хорошо ел. Что случилось потом, не рассказывал, а расспрашивать было не принято. Пухов только знал, что Вадик попал на Север очень молодым, учился на курсах взрывников и горного дела.

Был бывший вор-карманник Лёнчик по кличке Пантелеев. Безотказный, двужильный в работе. По тайным позывам своей натуры, он таскал из вагончиков всякие мелочи – ложки, стаканы, вилки, короче, все, что можно было украсть. Крал и у Пухова, заходя с какой-нибудь просьбой. Мужики, жившие с Лёнчиком, собирали украденные вещи и возвращали хозяевам. Никто не обижался. Лёнчика даже жалели, понимая, что это какая-то странная неизлечимая болезнь, и за то, что он не был жлобом: настреляв на охоте дичи, щедро делился с товарищами по балку, а по выходным на всех варил суп из куропаток и шурпу из зайчатины.

Когда вовсе становилось невмоготу от холода и тоски полярной ночи, а душа требовала пира, в нарушение «сухого» закона ставили бражку. Как-то затащили на минутку Пухова, собравшегося поохотиться: «По кружечке, начальник!» Очнулся в своем балке одетым, подпоясанный пустым патронташем. Утром ему показали кучу стреляных гильз и ручку от ведра с перебитым ободом на лиственнице: «Свиреп был, Антоныч, ишь, от ведра-то что осталось».

По субботам топили баню. В банном балке поставили большую железную печку. Она безжалостно пожирала дрова, но и раскалившись докрасна, едва прогревала вокруг себя пол. В двух метрах вода на нем уже замерзала, а к углам лед и вовсе нарастал горой. Мылись в резиновых сапогах, налив в них горячей воды. Когда вода в сапогах остывала, подливали горячей.

Неожиданно в феврале пришла радиограмма о переводе на другой участок. На прощание шурфовщики устроили банкет. Он расставался с сожалением со своей первой бригадой, обжитым клочком тайги, почти уютным, как тогда казалось, крохотным отдельным балком.