Генерал закончил читать, сидя в той же позе, не поднимая глаз.

– Что вы сами думаете по этому поводу? – глядя в стол, сказал генерал приятным голосом, не содержащим никаких оттенков.

– Проводится подготовка к незаконной добыче. – Мельников знал, что перешел Рубикон и должен называть вещи своими именами. – Руда на фабрике, месторождение, где она добыта, не прошло государственную приемку, иными словами, это «левое» золото, добыча которого не регламентируется никакими документами. Она создает условия для хищений. Готовится пробное обогащение, предполагаемый результат – сто – сто пятьдесят килограммов. – Мельников говорил неторопливо, четкими, продуманными фразами, заметив, что генерал, по-прежнему глядя в стол, едва заметно дважды кивнул, то ли в подтверждение каким-то своим мыслям, то ли в знак согласия. – В дальнейшем фабрика может использоваться для обогащения руд с мелких месторождений, детальная разведка которых не проведена, а также крупного, где разведка может быть совмещена с добычей.

– Почему? – не меняя позы и тем же голосом без интонаций спросил генерал.

– Там профессиональный спор о содержании, объемах и методах разведки.

– Ну, это нас не касается. – Генерал перестал разглядывать стол, всмотрелся в Мельникова живым серым взглядом небольших узко посаженных глаз. – Пускай спорят. – Он помолчал, еще раз примериваясь к ситуации, взвешивая созревшее решение и слова. – Я ценю вашу принципиальность и верность долгу. Вы знаете, что не в наших правилах контролировать работу партийных руководителей, однако пошли на это. К сожалению, поздно. – Генерал выжидающе посмотрел на Мельникова, надеясь понять его реакцию, но тот сосредоточенно молчал. – Мы кинулись в перестройку, – удовлетворенный выдержкой Мельникова, продолжал генерал, – как на амбразуру дзота, не зная, сможем ли добежать до него и на худой конец закрыть амбразуру телом, освобождая путь другим, – генерал сделал едва заметную паузу, – но идущим правильным путем. Сейчас у нас нет возможности изменить ход событий. Можно отправить за решетку Сороковова, но нельзя остановить вызревание перемен, даже если они бестолковы и разрушительны для будущего. Мы опять наступили на грабли, упустив, вероятно, последний шанс, как упустили другой – в семидесятые, проиграв уже тогда почти все. В то время имелся солидный запас энергии в обществе, в большую жизнь входило первое послевоенное поколение, вузы ломились от абитуриентов, вызрела научно-техническая интеллигенция, уровень образования был, как никогда, высок. Это поколение не знало и не видело войны, но воспитывалось победителями, мечтало утвердить себя, доказать, что тоже на многое способно. В то общество довольно просто можно было вселить уверенность лет на тридцать, увеличивая удовлетворение разумных и скромных, по сравнению с Западом, потребностей. Мы могли без труда и последствий для безопасности сократить военное производство, переориентировав его на товары потребления высокого качества. Кстати, этими мерами мы ослабили бы инфляционное давление на рубль, перестав платить высокие зарплаты за производство оружия. Теперь огромные накопления парализовали и ведут к краху экономику. Да, – генерал чуть помолчал, утвердительно кивнув головой, подтверждая сказанное, – именно то поколение становилось наиболее образованным, поехало за границу, выучило иностранные языки. – Мельников заметил скользнувшую по губам генерала усмешку. – Хотя оно и слушало «вражьи голоса», фарцевало, добывало «чеки» для «Березки», шаталось по ресторанам, творческим мастерским, проникало на подпольные концерты, думало и говорило по-другому – это очень хорошее советское поколение, «чистое» от революции, репрессий, войны, – что власти следовало бы понять, и тогда она вела бы себя иначе. Сейчас этому поколению тридцать пять – сорок пять лет, но оно не смогло себя реализовать, столкнувшись с плотными группами отцов и дедов. Это наша роковая ошибка.