– А, это, – равнодушно кивнул он на замок. – Скажу – надо было.

– И все? – удивился Перелыгин.

– А что еще? – недовольно проскрипел Глобус. – Если я сказал, что взял ящик водки, никто проверять не будет. На «бой» спишут.

Он неловко и бесцельно потоптался, оглянулся в ту сторону, куда улетел Громов, вздохнул, покачал головой и полез в кабину. Когда тронулись, Перелыгин спросил, почему тот называет его крестником? Глобус долго хмуро смотрел на дорогу, недовольно сопел.

– Когда его из местной авиации первый раз турнули, шоферить подался, – заскрежетал он словами. – Было дело, провалился под лед. – И он опять замолчал.

– А дальше? – поторопил Перелыгин.

Глобус снисходительно усмехнулся.

– Дальше-то? – переспросил он. – А что дальше? Ничего. Вытащил его, и все, ничего дальше.

– Да что вы все – ничего и ничего. – Перелыгина злил этот мужик, колючий, как шаровидная рыба, утыканная иголками, привезенная когда-то Пашкиным с Кубы. – Может, расскажете: как вытащили, когда, где это произошло?

– Отвяжись, – мрачно проскрипел Глобус. – Пускай он рассказывает, а мне ни к чему. Отвяжись! – Он недовольно поерзал на сиденье, отстраняясь от Перелыгина, и надолго замолчал.

Глобус тогда заставил Егора серьезно задуматься о глубокой разнице между манерой поведения и человеческой сутью. Он вел жизнь одиночки. Грубоватая речь, необщительность оберегали его жизнь, куда он никого не пускал. Недоброжелательность отпугивала людей, и он ее не скрывал. Позже Громов рассказал, что, спасая его, Глобус рисковал жизнью, рассказал, как он вел караван машин с топливом в Заполярье по раскисшему льду Яны, как, оставляя затонувшие машины, прорывались к поселку, иначе до навигации топливо пришлось бы таскать самолетами. И дошли! На пятки им буквально наступала вода, обратно проехать уже стало невозможно – машины пришлось оставить в поселке.

Ходили разговоры об особой жадности Глобуса.

«Да ты что! – рассмеялся в ответ Громов. – У него дом в Крыму, новая «Волга» в гараже, упакован под завязку. Дензнаки для него – что-то вроде признания хорошей работы, для самоуважения. Сами по себе они его не интересуют. Он может с женой хоть завтра ехать в свой Крым, только что ему там делать? Проклятый он, понимаешь».

Перелыгин и сам чувствовал, что Глобус, по каким-то скрытым в нем причинам, не может сойти со своего круга, вырваться из жизни, бегущей вместе с дорогой, которая вела на очередной воображаемый круг по экватору вокруг земли, словно только в конце этих кругов крылись ответы на все вопросы. Тогда он ничего так и не написал – все чего-то не хватало, но зато потом…