– Стало быть, вы все эти годы оставались друзьями?

– О да, – ответил я. – Возвратившись в Англию, мистер Зелес… Маттье… я не знал, куда мне податься. Подумывал продолжить прежнюю мою жизнь в Портсмуте, однако там ничто больше меня не держало. А капитан, получив оправдание и повышение в чине, предложил мне стать палубным матросом в его следующей команде.

– Так пережитые вами приключения не настроили вас против моря?

– Мне казалось, что настроили, – признался я. – За те сорок восемь дней в баркасе я не один раз клялся, что если выживу, то даже в ванну больше не полезу, не то что в море. Но возможно, те испытания изменили меня к лучшему. Вильям сделал предложение, я подумал-подумал и принял его, а потом…

– Остальное, как принято говорить, история.

– Под началом Вильяма мне довелось послужить только раз, – счел нужным подчеркнуть я. – В его следующем плавании. Дальше я пробивался сам. Мне повезло, у меня обнаружился талант картографа, а с ним прирожденное, я полагаю, понимание моря. Я трудился и поднимался наверх. И опомниться не успел, как стал помощником штурмана, а после и штурманом.

– Теперь же вы капитан, – сказал мистер Зелес с ноткой гордости в голосе. – Но, если верить слухам, на этом карьера ваша не закончится, нет?

– О слухах мне ничего не известно, сэр, – ответил я и немного покраснел, хоть и готов был признать, что честолюбие мое полностью удовлетворено еще не было. – Такие решения принимаются людьми, которые стоят выше меня.

– И оно будет принято, друг мой, – уверенно пообещал мистер Зелес. – Не сомневаюсь. Я и вправду горжусь вами, Джон Джейкоб.

Я улыбнулся:

– Приятно слышать. Но, думаю, не так сильно, как гордился мной Вильям. В день, когда я отправился в Адмиралтейство за капитанским патентом, он сопровождал меня. После мы отобедали в компании друзей, и Вильям провозглашал тосты и очень хорошо отзывался обо мне, страшно меня этим растрогав. Говорил о преданности. О долге. О чести. О чертах характера, которые, думается мне, определили его собственную жизнь.

Когда я вспоминал тот счастливый вечер и все сказанное обо мне Вильямом, мои глаза неизменно наполнялись слезами. Случилось это и сейчас.

– Полагаю, он считал вас своим сыном, – сказал мистер Зелес.

– Возможно, – согласился я. – Во всяком случае, чем-то вроде того. Я знаю, что никогда его не забуду.

– А остров? Таити. Вы о нем часто думаете?

– Мы называли этот остров Отэити, Маттье, – поправил его я. – Да, я часто думаю о нем. О моряках, которых мы там оставили. О мятежниках, которых так и не удалось отыскать. Хотя злости на них я больше не держу. То были странные дни. И люди в том климате вели себя странно. Если во мне и сохранилась какая-то враждебность, то лишь к Флетчеру Кристиану.