Так и теперь она еще с вечера начала жаловаться Дариоле на тяжесть в голове и резь в глазах. Указать такие симптомы ей посоветовал Генрих Наваррский.

На следующее утро она сделала вид, что хочет встать с постели, но, едва коснувшись ногой пола, пожаловалась на общую слабость и опять легла в постель.

Нездоровье мадам де Сов, о чем Генрих Наваррский рассказал герцогу Алансонскому сегодня утром, было первой новостью, которую узнала Екатерина Медичи, спросив совершенно хладнокровно, почему при ее вставании отсутствует мадам де Сов.

– Она больна! – ответила Екатерине герцогиня Лотарингская.

– Больна?! – повторила Екатерина, ни одним мускулом лица не выдав того живого интереса, какой в ней возбудил этот ответ. – Просто лень!

– Совсем нет, мадам, – возразила герцогиня. – Она жалуется на жестокую боль в голове и на такую слабость, что она не в состоянии ходить.

Екатерина ничего не ответила, но, вероятно, чтобы скрыть внутреннюю радость, повернулась к окну; увидев Генриха, проходившего по двору после своего разговора с де Муи, она встала с постели, чтобы лучше разглядеть его, и, под влиянием совести, которая невидимо, но непрестанно бурлит в глубине души у всех, даже у людей, закоренелых в преступлениях, спросила командира своей охраны:

– Не кажется ли вам, что сын мой Генрих сегодня бледен?

Ничего подобного не было; Генрих был очень тревожен душой, но совершенно здоров телом.

Мало-помалу все обычно присутствующие при вставании королевы удалились; осталось три-четыре человека – самых близких; Екатерина нетерпеливо выпроводила их, сказав, что хочет побыть одна.

Как только все вышли, Екатерина заперла дверь, затем подошла к потайному шкафу, скрытому за панно в деревянной резной обшивке стен, отодвинула дверь, ходившую на рейках с выемкой, и вынула из шкафа книгу, бывшую, судя по измятым страницам, в частом употреблении.

Она положила книгу на стол, раскрыла ее закладкой-лентой, облокотилась о стол и подперла голову рукой.

– Как раз то самое, – шептала она, читая, – головная боль, общая слабость, резь в глазах, воспаление нёба. Кроме головной боли и общей слабости, говорится и о других признаках, но они еще появятся.

Екатерина продолжала:

– Затем воспаление переходит на горло, оттуда – на живот; сжимает сердце как будто огненным кольцом и наконец молниеносно поражает мозг.

Она прочла все это про себя и затем, уже вполголоса, заговорила:

– Шесть часов на лихорадку, двенадцать часов на общее воспаление, двенадцать часов на гангрену, шесть – на агонию – всего тридцать шесть часов. Теперь предположим, что всасывание пройдет медленнее, чем растворение в желудке, тогда вместо тридцати шести часов понадобится сорок, допустим даже – сорок восемь; да, сорока восьми часов будет достаточно. Но почему же не слег он, Генрих? Потому, во-первых, что он мужчина, во-вторых – он крепкого сложения, а может быть, оттого, что после поцелуев он пил, а после питья вытер губы.