— И ты больше ничего не заметил?

— Что еще я мог заметить?

— Было ли у них под рясами оружие?

— Они были в полном вооружении, Шико. Я узнаю в этом предусмотрительность достойного настоятеля; этому человеку все было известно, а между тем он не пришел на другой день, как д'Эпернон, рыться во всех моих карманах, приговаривая: «За спасение короля, ваше величество!»

— Да, на это он не способен, да и ручищи у него такие, что не влезут в твои карманы.

— Изволь, Шико, не насмехаться над доном Модестом: он один из великих людей, которые прославят мое правление, и знай, при первом благоприятном случае я пожалую ему епископство.

— Прекрасно сделаешь!

— Заметь, Шико, — изрек король с глубокомысленным видом, — когда способные люди выходят из народа, они достигают порой совершенства; видишь ли, в нашей дворянской крови заложены и хорошие и дурные качества. А вот если природа создает выдающегося простолюдина, она употребляет на это дело лучшую свою глину, поэтому твой Горанфло — совершенство.

— Ты находишь?

— Да. Он умен, скромен, хитер, отважен; из него может выйти министр, полководец, папа римский.

— Эй, эй! Остановитесь, ваше величество, — заявил Шико. — Если б этот достойный человек услыхал вас, он лопнул бы от гордости: ведь дон Модест весьма кичлив.

— Ты ревнуешь, Шико?

— Я справедлив, только и всего!.. Стало быть, тебя, король мой, чуть не убили?

— Да.

— Кто же на тебя покусился?

— Лига, черт возьми!

— Выходит, что она раздается вширь, Анрике.

— Эх, Шико! Если политические общества слишком рано раздаются вширь, они бывают недолговечны; они как те дети, которые слишком рано толстеют.

— Выходит, ты доволен, сын мой?

— Да, Шико; для меня большая радость, что ты вернулся. Ты привез мне добрые вести, не так ли?