Kaufleuten
Zum schwarze Adler
Эти заведения стали местом каждодневных дискуссий русских эмигрантов, представлявших политические течения всевозможного толка: Максимилиан внимательно следил за их бурными стычками на грани драки. Но больше всего он любил бывать на Шпигельгассе. Переулок получил название из-за зеркальца в руках ангела, укреплённого на шпиле угловой башенки, и славился далеко за пределами Цюриха благодаря кабаре «Вольтер».
Начиналось всё с обкновенной сосисочной, где по вечерам для развлечения посетителей играли музыку. В начале шестнадцатого года местным тапёром стал эмигрант из Германии, поэт и мистик Хуго Балль. Он считал себя последователем знаменитых русских — авангардиста Василия Кандинского и анархиста Михаила Бакунина. Вслед за Баллем в сосисочную потянулись его приятели, разноплемённая богемная публика во главе с неугомонным румыном Тристаном Тцара, и через месяц здесь гомонили уже на полудюжине языков.
Так заурядная едальня превратилась в настоящее кабаре, и никто уже не помнил: назвали кабаре Voltaire в насмешку над мудрым французом — или обыграли жёсткое немецкое Folter, мучение. А ещё в бывшей забегаловке возникло литературное кафе, где миру явился дадаизм.
Voltaire
Folter
Жизнь предстаёт как одновременная путаница шорохов, красок и ритмов духовной жизни. Дадаизм не противостоит жизни эстетически, но рвёт на части все понятия этики, культуры и внутренней жизни, являющиеся лишь одеждой для слабых мышц.
Жизнь предстаёт как одновременная путаница шорохов, красок и ритмов духовной жизни. Дадаизм не противостоит жизни эстетически, но рвёт на части все понятия этики, культуры и внутренней жизни, являющиеся лишь одеждой для слабых мышц.
Вольтеровские дадаисты без колебаний взяли на вооружение сенсационный гвалт и лихорадку повседневного языка.
Высочайшим искусством будет то, которое отразит многотысячные проблемы времени; искусство, несущее на себе следы потрясений последней недели; искусство, вновь и вновь оправляющееся от ударов последнего дня.
Высочайшим искусством будет то, которое отразит многотысячные проблемы времени; искусство, несущее на себе следы потрясений последней недели; искусство, вновь и вновь оправляющееся от ударов последнего дня.
Вот как раз последние потрясения и удары весьма занимали Максимилиана Ронге — в отличие от выкрутасов мающейся интеллигенции. В потрясениях и ударах он знал толк.
Дадаист любит необычное, даже абсурдное. Он знает, что его эпоха, как никакая другая, нацелена на уничтожение великодушия. Поэтому ему подходит любая маска. Любая игра в прятки, наделённая способностью к мистификации.