— Письмо было, было, — встрепенулся Осип, — неужели я не сказал? Сейчас!

Он выбрался из-за стола, принёс из спальни письмо и нацепил очки.

— Тут Витя всё про клиники пишет и про сволочных врачей. Но есть пассаж просто изумительный. Вот, послушайте… Война обратила вселенную в чернильницу с кровью и хотела в ней утопить жалкого, смешного писателя. А писатель хочет войну утопить в своей чернильнице, самую войну… Как вам это?

— Гениально, — сказал Шкловский, Северянин кивнул, и Маяковский помычал утвердительно.

— Войну в чернильнице не утопишь, — заявила вдруг Лиля и щёлкнула замком пудреницы. — Пора уже вам повзрослеть, мальчики.

Осип с удивлением посмотрел на жену поверх очков.

— Интересно, ты что же, знаешь верный рецепт против войны?

— А что, нельзя? — вызывающе глянула в ответ Лиля.

— Поделись, окажи милость, — попросил Маяковский. — Надоело таскать это тряпьё.

И он брезгливо, двумя пальцами оттянул расстёгнутый ворот гимнастёрки.

— Всё очень просто, — сказала Лиля. — Рецепт против войны — мир.

— Мир с кем? С немцами? — удивилась Эльза. — Это Распутин тебя надоумил?

Пока они болтали в ожидании мужчин, Лиля не удержалась и рассказала сестре о продолжении знакомства со старцем — конечно, без подробностей насчёт Ронге и квартиры на Гончарной.

Шкловский фыркнул:

— Тогда неудивительно. Шпион ваш Распутин, голову даю!

Вот тут и попытался вскочить Игорь, засопевший после Лилиных слов о мире.

— Страна, созидающая распутиных, — это плохо следящая за собою страна! И если вы при мне помянете Распутина, я укажу вам на непристойность поведения! — Он тёр под столом ушибленное колено. — Потому что Распутин — это из лексикона ломовых извозчиков! Распутин — это гнусно, его упоминание недостойно женщины!

Вечеринка перестала быть милой.

Лиля бросилась защищать Распутина, едва не плача от бессилия и невозможности рассказать всего, что знает.