Норкочка заходила к нему домой. Он хвастался бульдожихой, которая недавно ощенилась. Булька скакала по дивану, прыгала выше головы, пыталась лизнуть девушку в нос — и тут же валилась на спину, с хрюканьем предлагая почесать ей пузо.

— Видите, Норкочка, как мы с Буличкой вам рады, — говорил Маяковский.

Он всё настойчивее требовал, чтобы Вероника бросила мужа и вышла за него замуж. Немедленно, пока не вернулась Лиля. Вероника в ответ просила его уехать хотя бы на несколько дней в санаторий. Привести нервы в порядок, дать ей собраться с мыслями — он ведь всё равно собирался в свою любимую Ялту, в Ливадию!

Двенадцатого апреля они не виделись. Тринадцатого вечером — оказались в гостях у Катаева и крепко поругались. Первый и последний раз Вероника видела Маяковского пьяным. Он то плакал, то отвратительно грубил и унижал её. Порывался при всей большой компании рассказать мужу Вероники об их отношениях, а через минуту грозил ей выхваченным из кармана «браунингом» и снова говорил о самоубийстве…

К ночи, протрезвев и придя в себя, Маяковский просил прощения. Мужу Вероники он всё же сказал, что завтра намерен с ним серьёзно говорить. А с неё взял слово, что их разговор состоится утром.

Четырнадцатого апреля затянувшаяся зима вдруг закончилась, пришла настоящая весна. Яркое солнце припекало, снег таял на глазах, и птицы гомонили оглушительно.

В начале девятого утра Маяковский заехал на таксомоторе к Веронике домой, забрал и отвёз к себе в рабочий кабинет. Там он снова сорвался. То запирал дверь на ключ, то отпирал снова. Требовал — немедленно, с этой же минуты без всяких разговоров расстаться с мужем и жить с ним.

— Это нелепо, когда счастье двух взрослых людей зависит от того, когда им дадут квартиру! — кричал Маяковский. — У нас есть эта комната!

Он умолял оставить театр, бросить его и никогда больше там не появляться. Винился за вчерашнее и умолял простить. Говорил, что пятнадцатилетняя разница в возрасте — ерунда: он может быть молодым, весёлым и беззаботным. Клялся, что отныне даже складка на её чулке будет значить для него больше, чем что бы то ни было на свете. Собирался немедленно идти в магазин, чтобы купить всё необходимое, а её запереть — потому что к мужу она больше не вернётся и бросит театр…

Снова и снова, круг за кругом — мысли и сбивчивая речь Маяковского возвращались к одному и тому же. В любой другой день Вероника слушала бы его иначе. Но сегодня…

Через час ей предстояло показываться Немировичу-Данченко. Она думала только об этом, потому что от показа зависела её карьера и зависели партнёры, с которыми вместе столько репетировали. Она молилась, чтобы только не забыть текст, и этот поворот на каблуках сразу после выхода, и взгляд, который она должна бросить под реплику. Она боялась, что после ночной гулянки глаза у неё припухли, а это сразу заметно, и кто-нибудь — хорошо, если не сам Немирович! — обязательно заметит: если в двадцать лет у неё такие проблемы с лицом по утрам, то что же будет в тридцать и в сорок, и видит ли она себя дальше в профессии…