— Почему ж тогда пермяки татарам харадж давали?

— Народ силен единством. Через двадцать лет после Чулмандора пришел к нам хан Беркай. Он вогульских хаканов подкупил, и вогулы от общего дела откололись. Пермякам же в одиночку было не справиться. Пришлось покориться. Но татары рвались к Последнему морю. Они побоялись навешивать на людей Каменных гор ясак, чтобы не оставить у себя за спиной врагов. Поэтому обложили пермяков данью союзников, легкой данью — хараджем. Ну и клятву верности взяли.

— А я их клятву порушил и хараджа велел не платить. А кто понесет харадж — тому велел руку рубить.

— Не по летам ты крут, — неприязненно заметил Калина.

— Как того дело требовало, так и поступил.

— Легко тебе дохлую собаку пинать. И в ребра ее, и в зубы…

— Ты это о чем?

— О том, что давно уж Золотая Орда на куски развалилась, и ханства нынешние не чета Чингизову. Пермяки с татарами за два столетия крепко срослись. Их харадж уж и не дань, а так, знак уважения. От татар добра не меньше, чем горя. Как, впрочем, и от Руси. Ничего не поделаешь — соседи, и живем по-соседски: и рубахи друг на друге пластаем, и пожар вместе гасим.

— Ну-у, заныл, — недовольно сказал Матвей.

Калина бессильно махнул рукой.

— А почему ж пермяки-то с татарами именно тут сошлись? — не унимался настырный княжич. — Поближе к Чердыни места не нашлось?

— На Чулмандоре сходятся все дороги, что ведут к татарам. Из Перми Великой, с верхней Камы, с Колвы, Вишеры, Иньвы и Обвы. Из Югры — другие древние пути: через Басеги на Усьву, Лебединую Воду, через верховья Чусовой или со средины по Серебряной реке, или по Сылве мимо Ибыра. По своим дорогам пермяки вогулов не захотели пропускать, вероломства побоялись.

— Ладно, Калина, хорош лясы точить, — вдруг оборвал разговор Матвей. — Пора за дело браться, дрова-то прогорели…

В темноте Калина решил еще раз пройтись по травам Чулмандора. Чулмандор неудержимо манил его, Чулмандор — поле былой славы, развеявшейся в веках без следа. Только кузнечики стрекотали так же звонко, неподвластные времени. Калина вспоминал — и то, что было с ним, и то, чего он никогда не видел, но знал так ярко и остро, словно бы сам пережил. Он вдруг остановился и резко оглянулся — почудился в темноте чей-то призрак, знакомая тень… Чусовская вогулка, много лет назад нашедшая его на Балбанкаре и лечившая в своей избушке где-то здесь, неподалеку, красавица ведьма Солэ — это будто бы она мелькнула где-то на краю зрения. Но Калина напрасно всматривался во тьму — не было никого. Только память, луна и Чусовая.

Калина вернулся и залез под шкуру рядом с Матвеем.