— Ты, княжич, не поверишь, но я его вправду видел.

— Ври давай. Он сто лет назад жил.

— А мне и есть сто лет.

Матвей оглядел Калину с головы до ног, словно видел впервые.

— Я бессмертный, — просто сказал Калина. — Мне бог дело поручил, и пока я его не сделаю, не умру. Таких, как я, вогулы называют хумляльтами — людьми призванными. Князь Асыка тоже хумляльт. Вспомни, что эква про меня говорила — будто я не состарился. А ведь я деда твоего здесь, в Перми, встречал, отца твоего отроком помню. Спроси его: изменился ли я с тех пор?

— Что ж, тебя и убить нельзя? — почему-то разозлился Матвей.

— Убить можно, хотя и труднее, чем прочих. На Балбанкаре Ухват убить меня не смог, хотя большой мастер этого дела был. И когда с твоим отцом мы на Искоре дрались, меня тоже со скалы скинули — а я не убился. Но, конечно, коль ты мне руку или ногу отрубишь — новые не вырастут. Убить меня можно, а сам по себе я не умру, пока обещанного не выполню.

— А чего ты обещал?

— Не стоит про то…

— А кому?

— Стефану… Вот и слушай про него и про медяшку для Асыки… Батя мой, новгородец, гулевым человеком был. Понемногу ушкуйничал, понемногу торговал, понемногу золото мыл. На Цильме у него зимовье стояло. Там я и рос — как мамка померла, совсем один. И в то лето взял отец меня с собою на торг. Торг был на Печоре, против Мамыльского порога. Туда пришли вогулы. У их кана Кероса сын был, со мной одногодок — Асыка. Мы сдружились, втроем играли — я, Асыка и Айчейль, девчонка, которую Асыке в жены прочили. В ту пору Стефан в Перми в силе был: уже обжился; роды некоторые покрестил; слава о нем гремела. Но, как и многие, кто не рос в Перми сызмальства, а пришел извне, возжелал он Золотую Бабу заполучить.

Про это дело, как мне рассказывали, у него еще в лавре с Сергием речь была. Может, ради Зарини Сергий и послал сюда Стефана. Говорят, будто бы Сергий благословил его на этот подвиг и дал ему серебряный чудотворный крест, заговоренный и освященный в водах Иордана. И вот в то лето Стефан из своего Троицкого монастыря на Печоре поплыл в одиночку куда-то к остякам, у которых на гибидее и стояла тогда Сорни-Най. О намерении Стефана всякий знал — шила в мешке не утаишь. Но по пермским законам нельзя было чинить ему препятствий до тех пор, пока он Зариню не увидит. Опять же, никто не мог и помочь, даже руки подать права не имел.

И вот мы втроем играли на берегу и увидели, как в Мамыльский порог заплывает плотик с русским мужиком. Завертело его в валах, ударило, понесло, разбило на бревна. Мужик в воде очутился. Орет, руками машет, захлебывается. Утонул бы, да вцепился в какой-то валун. Вылезти не может — вода его сносит, еле-еле держится, а вытащить его, помочь ему никому нельзя. Народ стоит и смотрит. Так он и сгиб бы у всех на глазах. А я же мал был, глуп, да и кто мне тогда чего объяснял?..