— В доме осталась Авапуи.

— Все равно я пойду! — вскричала Итиа.

Все удивились; опять она обнаруживает свои дурные манеры.

Ивоа с решительным видом покачала головой.

— Мы уходим, Адамо должен выспаться.

Итиа посерела от стыда, выпятила губку, как будто собираясь заплакать, и бросилась в объятия Омааты.

— До завтра, Итиа, — ласково сказала Ивоа и наклонилась к ней. — Завтра приходи пораньше. Ты увидишь Ропати.

Омаата похлопывала громадной ладонью по маленькому круглому плечику Итии, но глаза ее не отрывались от глаз Ивоа.

— Ты становишься настоящей перитани, — сказала она, чуть улыбаясь. — Держишь слишком много забот в голове.

— Они будут на море, — возразила Ивоа, — а табу было наложено на земле.

Парсел увидел по лицу Омааты, что этот довод произвел на нее сильное впечатление. И он вдруг вспомнил, что за пределами того места, где было наложено табу, оно теряет силу.

— Попроси Тетаити, чтобы он взял тебя с собой на пирогу, — посоветовала Омаата, подумав.

— Я попрошу, — сказала Ивоа, и лицо ее прояснилось.

Поутру, когда Тетаити собрал всех ваине на берегу, чтобы спустить шлюпку на воду, Ивоа попросила его взять ее тоже, но получила самый сухой отказ.

Залив Блоссом открывался на север, а ветер в это утро дул с юго-востока, так что прибоя не было и спуск прошел легко. Парсел дал руль Тетаити и поднял паруса, но остров защищал шлюпку от ветра, паруса заполоскались, и Парсел, вернувшись в кокпит, достал кормовое весло, чтобы подгребать, пока они не выйдут к мысу Ороа. Так таитяне прозвали обрывистый скалистый выступ, отделявший на востоке бухту Блоссом от Роп Бича. В мае Ороа, лазившая по скалам за яйцами морских ласточек, свалилась оттуда и чуть не разбилась, — вот откуда и взялось это название.

Как только шлюпка обогнула мыс, паруса сразу надулись, такелаж задрожал, шлюпка рванулась вперед, а Тетаити, передав руль Парселу, сел перед каютой, повернувшись к нему спиной.

Ветер был свежий, лодка шла с большим креном, и Парсел потравил шкот, чтоб стать в полветра, а потом идти с попутным ветром. Шлюпка выпрямилась и побежала по волнам. Парсел крепче сжал руль. Впервые за восемь месяцев он почувствовал, как палуба дрожит под его ногами. Хотя он сделал банку для рулевого, он остался стоять, опершись на нее коленом, и пристально глядел на нос, чтобы легким движением руля выправить малейшее отклонение от курса. Дрожание дубового румпеля в его руке было приятно. Шлюпка уже набрала хороший ход, и Парсел испытывал чудесное ощущение скольжения и полета. Она догоняла волну, прорезала гребень и скользила по ней, как сани по снегу, а сзади ее тотчас настигал новый вал и бросал вперед, словно в яму. Но едва форштевень успевал врезаться в воду до планшира, как парус выхватывал шлюпку из воды и снова бросал вперед. Лодку гнали и волны и ветер, и она мчалась скачками, замедляя ход между волнами и легко взлетая на них. Казалось, она может мчаться так без устали тысячи миль и обежать весь мир.