— А кто будет кормить Ропати на острове?

— Ваа.

— Но мы отправимся через две недели.

— Нет, — сказала Ивоа, — не раньше, чем Ваа родит. Я попросила Тетаити.

Парсел сухо сказал:

— Ты уже все устроила?

— Адамо сердится? — спросила она, прижимаясь к нему и поднимая голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Да.

— Почему?

— Ты решаешь сама, и все знают, кроме меня.

— Никто не знает, кроме Тетаити, — живо возразила она. — Мне же надо было спросить Тетаити, прежде чем говорить с тобой. И вовсе не Ивоа решает, — добавила она, порывисто прижимаясь к нему всем телом, — решает мой танэ.

Он сознавал, что гнев его несправедлив, но не мог справиться с собой. Он высвободился из объятий Ивоа, встал и прошелся по комнате. Она права, тысячу раз права: месячный ребенок в шлюпке! Холод, бури, голод…

— Кому ты хочешь его отдать? — спросил он резко.

— Омаате.

И на это нечего было возразить. Ноги его ослабели и подгибались. Он сел на пороге раздвижной двери и прислонился головой к косяку.

— Адамо, — послышался голос Ивоа у него за спиной.

Он не ответил.

— Адамо!

Он не находил в себе силы ответить. Она была так мужественна, достойна восхищения, но в эту минуту он безрассудно, бессмысленно сердился на нее. «Как будто все это не по моей вине! — подумал он вдруг, и, словно молния, его пронзило горе и раскаяние. — Эти убитые! Этот отъезд! Все по моей вине!»

Он слышал, как Ивоа тихонько плачет позади него. Он вернулся и снова лег рядом с ней.