– А теперь, – продолжил Антоний, – согласится ли ваша сторона с тем, что все законы и назначения, сделанные перед смертью Цезаря, должны быть подтверждены Сенатом?

Позже Цицерон сказал мне, что, прежде чем встать и ответить, он попытался представить, что бы на его месте сделал Катон. «И, конечно же, он сказал бы, что раз правление Цезаря было незаконным, следовательно, его постановления тоже были незаконными и мы должны провести новые выборы. Но потом я посмотрел на дверь, увидел солдат и спросил себя, как мы можем провести выборы при подобных обстоятельствах? Началась бы резня!»

Так что в тот момент Марк Туллий медленно встал и заговорил:

– Я не могу говорить за Брута, Кассия и Децима, но скажу за себя: поскольку это пойдет на благо государства и при условии, что относящееся к одному относится и ко всем, – да, я согласен, чтобы назначениям диктатора позволили остаться в силе.

После он сказал мне:

– Я не могу об этом сожалеть, поскольку не мог сделать ничего другого.

Обсуждение в Сенате продолжалось целый день. Антоний и Лепид предложили также, чтобы все, пожалованное Цезарем его солдатам, было утверждено Сенатом, и, принимая во внимание сотни ожидающих снаружи ветеранов, Цицерон едва ли мог осмелиться перечить этому. Взамен Антоний предложил навсегда отменить титул и должностные обязанности диктатора, и это было принято без протестов. Примерно за час до заката, после обсуждения различных приказов губернаторам провинций, заседание отложили, и сенаторы прошли через дым и убожество Субуры[78] к форуму, где Антоний и Лепид отчитались перед ожидающей толпой в только что достигнутых договоренностях. Новости были встречены с облегчением и шумным одобрением, и зрелища гражданской гармонии сенаторов и простых людей было почти достаточно, чтобы вообразить, будто старая республика восстановлена.

Марк Антоний даже пригласил Цицерона подняться на ростру. Стареющий государственный муж появился там впервые с тех пор, как обращался к народу после своего возвращения из изгнания. На мгновение его слишком переполнили чувства, чтобы он мог говорить.

– Народ Рима, – сказал наконец Марк Туллий, жестом уняв овацию, – после мук и жестокости не только последних дней, но и последних лет, пусть будут отринуты прежние обиды и горечь.

Как раз в этот миг луч света пронзил тучи, позолотив бронзовую крышу храма Юпитера на Капитолии, на котором ясно виднелись белые тоги заговорщиков.

– Узрите солнце Свободы! – крикнул Цицерон, воспользовавшись моментом. – Солнце, вновь сияющее над римским форумом! Пусть оно согреет нас – пусть согреет все человечество – милосердием своих живительных лучей!