– Джентльмены, – обратился Игнатьев по-английски к офицерам, – помогите мне поучить уму разуму этого варвара, он совсем не понимает, к кому угодил в руки.

Отказа не последовало, и эти, совсем не уважаемые офицеры, в три пары рук начали обрабатывать меня. Я пытался закрывать лицо и голову связанными руками, а то попортят лицо и выбьют все мозги случайно. Болезненные удары прилетали от Игнатьева, а у молодых офицеров, как ни странно, бойцовские навыки почти не прослеживались. Но, тем не менее, приятного мало. Если будут меня и дальше так обрабатывать, то окончательно забьют. Пока со стула на пол не снесли и еще я в силе, благо руки имеют относительную свободу, надо что-то предпринимать, рассуждал я между ударами. Улучив момент, вскочил со стула, и нанес одному молодому офицеру удар ногой точно по мужскому достоинству. Он рухнул, как подкошенный, беззвучно, успев лишь захлебнуться тошнотворной болью. Второму молодому офицеру приложился связанными руками в область шеи, к счастью не промазал. Игнатьев на мгновение опешил, чем я незамедлительно воспользоваться, ударив его головой в лицо. Игнатьев уже оседал на пол, а я для верности припечатал его ногой в голову, правда, не со всей силы, надеялся поговорить с бывшим товарищем. Только что происшедшее можно назвать Божьим промыслом, и никак иначе. Кто еще мог мне помочь, в самом деле?

Разрезал веревки, связывающие мои руки, используя саблю Игнатьева. Затем, не теряя ни минуты, отыскал в комнате обрывки веревок, которых, на мой взгляд, было излишне много, и, избавив поверженных противников от оружия, тщательно всех связал, затолкав молодым офицерам в рот кляпы из каких-то рядом валявшихся вонючих тряпок – портянки что ли нестираные кто-то здесь забыл? Хорошо, уже лучше – вот и чувство юмора стало пробиваться постепенно сквозь все еще резкую пульсирующую боль полученных в неравной драке ран, синяков и ссадин. Для надежности каждого привязал к отдельному креслу, теперь даже при большом желании, самостоятельно подняться с пола они не смогут.

С Игнатьевым проделал те же до предела заботливые операции, жестко и крайне жестоко привязал к обратной стороне дивана, не забыв затолкать в рот самый мерзкий кляп-тряпку.

Затем тихо, крадучись, вышел в темный коридор, прислушался, пытался выяснить есть ли у Игнатьева наружная охрана. Везде было тихо. Осторожно ступая, пробрался к входной двери. Плавно отодвинув засов. Медленно, все время, ожидая предательского скрипа, потянул входную дверь на себя, впуская в помещение ночную прохладу. Выйдя на крыльцо, снова прислушался – абсолютная тишина. С облегчением медленно вздохнул полной грудью, пытаясь выявить по болезненным ощущениям возможные травмы грудной клетки – все нормально, это тоже, как и тишина ночной прохлады, радует. Тошноты не чувствую, значит и мозги не сотряслись от подлых вражеских ударов. И это тоже замечательно. Куда ни посмотри – все складывается в мою пользу и способствует успешному разрешению проблемы. Что ж, Генрих, – сказал я себе мысленно, – вперед! Можно уверенно действовать дальше, но обязательно, ни при каких обстоятельствах больше не терять осторожность – хороший урок мне преподали подлецы в военных мундирах.