Мир, в котором он по-прежнему остается чужаком, безумцем, калекой. Он вздыхает, продолжая глядеть на темные воды реки. Говорят, нельзя войти в неё дважды. Он знает это, как никто другой.
Мир, в котором он по-прежнему остается чужаком, безумцем, калекой. Он вздыхает, продолжая глядеть на темные воды реки. Говорят, нельзя войти в неё дважды. Он знает это, как никто другой.
Край солнечного диска показывается над горизонтом, и на фоне багрово-кровавых небес, кажется черным.
Край солнечного диска показывается над горизонтом, и на фоне багрово-кровавых небес, кажется черным.
В следующий миг боль охватывает его, судорога сводит руки и ноги, он падает, задыхаясь, мир темнеет.
В следующий миг боль охватывает его, судорога сводит руки и ноги, он падает, задыхаясь, мир темнеет.
— Это для его же блага, — раздается мягкий бархатный голос. — К сожалению, других вариантов у нас не осталось. Давайте разряд!
— Это для его же блага, — раздается мягкий бархатный голос. — К сожалению, других вариантов у нас не осталось. Давайте разряд!
В ушах стоит собственный крик, рвущийся из легких, нестерпимая боль пронзает виски, он проваливается в темноту, под знакомый бессмысленный возглас:
В ушах стоит собственный крик, рвущийся из легких, нестерпимая боль пронзает виски, он проваливается в темноту, под знакомый бессмысленный возглас:
— Тринадцатая, вызов, один-три!
— Тринадцатая, вызов, один-три!