— Притворяется? — второй самокатчик поспешил на помощь, Катрин двинулась через ряды.
— Да вроде не особо, — стрелок не опускал винтовку. — Никак помер.
Катрин упала на скамью, нагнулась в потемках, попыталась нащупать пульс — от лежащего пахло кровью, остывающим потом и порохом. Пульса не было.
— Что ж так неудачно, — пробормотала шпионка. — Хлопцы, сдвиньте его в проход. Может, все-таки жив?
Кирха наполнилась шумом шагов и громкими разговорами — прибыли основные силы преследователей.
Катрин морщилась и боролась с ремнем шлема — ослабляться он не желал, собственно, это ремень ухо и разодрал.
— Товарищ Мезина, ты сама-то как? — на скамью бухнулся запыхавшийся прапорщик
— Еще прыгаю…
Зажигались лампы под потолком, возился взводной фельдшер над лежащим телом, перекликались обыскивающие церковные углы, бойцы.
…- Садит в упор, гадюка, — рассказывал самокатчик опоздавшим. — Пашке бок зацепило, товарищу-бабе-комиссару в шлем щелкнуло, ну, думаю, сейчас и мне врежет. И главное, затвор как назло заело, досылаю, досылаю, а оно никак…
Катрин пощупала царапину на боку шлема.
— По касательной, иначе бы пробило, — мрачно сказал Москаленко. — Повезло.
— Это да. Итоги у нас какие?
— Неутешительные. Округа стоит на ушах, у нас трое легкораненых, один тяжелый. Из добычи: четыре трупа, винтовка с оптикой, пистоли, всякая мелочь. Документов у покойников не найдено.
— Товарищ прапорщик, — окликнул склонившийся над трупом фельдшер, — у этого тоже… того…
— Понятно, — Москаленко вздохнул и достал папиросы.
— Церковь все-таки, не дыми, — попросила Катрин. — А что у покойного "тоже того"?
— Наколотые они все. Похоже, из уголовников. Сибирские, наверное. Я таких татуировок сроду не видел, — признался прапорщик.
Катрин ухватилась за скамью, встала. Если двигаться бережно, нога вела себя прилично. Шпионка дохромала до тела.
Бушлат покойника был распахнут, теплую рубашку и нижнее шерстяное белье фельдшер разрезал. Широкая грудь мертвеца пестрела сплошным узором татуировки: ломаные геометрические линии замысловато переплетались со спиралями, окружностями и треугольниками. Ничего общего с блатными зековскими темами или кокетливыми татушками начала следующего века наколки не имели. Скорее, нечто ритуальное, служащее панцирем-оберегом.