Говорил монах, как догадываюсь, на старославянском языке, который я учил в институте. Только вот понимал с трудом. Вроде бы слово знакомое, но произношение, ударение или акцент непривычные — и кажется, что слово имеет иной смысл. Кто такой Мстислав Святославич и когда он жил — я понятия не имел. Оставалась надежда, что я всё еще в предыдущей «жизни». Наверное, и мой русский для монаха будет трудноват, поэтому спросил по-гречески:

— Какой сейчас год от рождества Христова?

— От Рождества Христова? — переспросил он. — Сейчас посчитаю. — Монах надолго задумался. — Если не ошибаюсь, тысяча двести двадцатый. А зачем тебе?

— Да так, предсказала мне прорицательница, что после этого года будут в моей жизни большие изменения, — ответил я. — Год назвала не от сотворения мира, вот я и забыл ее предупреждение.

— Они всегда так говорят, чтобы с толку сбить, чтобы не смог поступить по-другому, — посетовал монах Илья.

С возвращением в двадцать первый век не получилось. Лет на шестьдесят всего переместился. В Португалию и Англию уже нет смысла возвращаться. Там мои внуки будут выглядеть старше меня. Что ж, придется осваивать новую эпоху и новую страну. Видимо, меня принимают здесь за князя. Одежда и богатое оружие ввели их в заблуждение.

— Как я здесь оказался? — спросил монаха.

— Подобрали тебя в море, — ответил он. — Потопило оно шесть ладьей купеческих, один ты спасся. Богу угодно было сохранить тебе жизнь, чтобы ты выполнил его волю, — монах перекрестился.

Угодно было не богу, а спасательному жилету. Интересно было бы узнать, где он, а также мой ремень с оружием и деньгами? Хотелось бы иметь стартовый капитал на новом месте. Ладно, займемся этим вопросом, когда буду чувствовать себя получше.

— Ничего не помню, — признался я.

— Не мудрено, — сказал монах. — Голову тебе зашибло сильно, думали, не выживешь.

Теперь понятно, почему у меня голова так сильно болит. Я дотронулся рукой до нее выше правого уха. Там лежала мокрая тряпка, прикрывающая припухшее место. На пальцах остались розовые следы крови.

— Не трогай, княже, так быстрее заживет, — посоветовал Илья.

Я и сам это понял, потому что сразу подкатила тошнота. Когда она отхлынула, поинтересовался:

— Что я делал на Афоне? В паломничество был?

— Ты не с Афона плывешь, а из Гераклеи. Твоя ладья присоединилась к нам возле Босфора, — ответил монах Илья.

— А что я делал в Гераклее? — продолжил я спрашивать.

— Говорили, что служил спафарием у Феодора Ласкаря, правителя Никеи, командовал тагматой, — ответил он и посмотрел на меня не то, чтобы подозрительно, но без доверия.