По залу ожидания разгуливало несколько детей разного возраста с сосками во рту. Самой старшей сосушке было лет шесть.

Я спросил ее маму — типичную бизнес-леди лет сорока пяти, мужиковатую и огрубевшую:

— Не пора ли ей расстаться с соской?

Мама недоуменно пожала плечами:

— Зачем?! Ей нравится.

И действительно, пусть себе сосет. Никому ведь не мешает. А потом сразу перейдет на другую.

В самолете меня накормили холодной гороховой кашей и комком чего-то пережеванного до меня, может быть, даже мясного. Остальные ели с удовольствием. Поскольку заплатили за это, будем радоваться. Утешала маленькая бутылочка вина, которую дали к этой гадости. Последней каплей Франции был негр в аэропорту Шарль де Голь, который без объяснения причин никого не пропускал к окошкам паспортного контроля. Когда стала ясно, что опоздаем на рейс, и народ зашумел, пришел белый, что-то, улыбаясь, сказал негру, который сразу побелел и исчез, и пропустил всех.

В Шереметьево на пограничном контроле я подошел к окошку, подал паспорт женщине в форменной одежде и с форменным, угрюмым лицом и радостно сказал:

— Добрый вечер!

Может, мне просто не везет, но ни разу российские пограничники не улыбнулись в ответ. Мало того, пограничница посмотрела на меня так, что сразу понял, что я старый брюзга, не догоняющий скрытую прелесть французской кухни, французских женщин, французских сосок…

2

2

До берега добрался только к вечеру. Давно не греб так долго. Ладони буквально горели. Пристал напротив деревни, расположенной метрах в ста от берега и огражденной стеной высотой метра полтора, сложенной из разнокалиберных камней. На берегу лежали вверх дном два рассохшихся рыбацких баркаса. Я вытащил тузик на песчаный пляж, надел на всякий случай бригандину, поменял шляпу на шлем, взял алебарду и пошел знакомиться с селянами. Остальное барахло пусть полежит в лодке. Если знакомство состоится, крестьяне принесут, если нет, легче будет отступать.

В Средневековье одинокий путник — потенциальная добыча для любого, готового рискнуть. Если ты не нищий, жди нападения. Сделать это может кто угодно, начиная от разбойников и заканчивая хозяином постоялого двора или крестьянином, в доме которого остановишься на ночь. Убийство одинокого путника считается даже меньшим грехом, чем браконьерство в лесу сеньора. Поскольку одиночку никто не будет искать, значит, и преступления не было. Поэтому приходится не забывать, что все люди — враги. Я могу любить отдельного человека, не зависимо от национальности, расы или вероисповедания, но как только они сбиваются в кучу, сразу перестают вызывать у меня положительные эмоции. Когда слышу, как кто-то утверждает, что любит всех людей или отдельную нацию, расу, религию, понимаю, что имею дело или с дураком, который не знает, о чем говорит, или с подлецом, который врет, чтобы поживиться за счет обманутых, или с людоедом, который предельно честен и не дурак полакомиться. Ты нужен только себе, любимому, и, если таковые имеется, своей семье и друзьям. У меня теперь нет ни друзей, ни семьи. Точнее, где-то могут быть мои потомки, но для них я умер.