Александр Чернобровкин Народы моря

Александр Чернобровкин

Народы моря

Глава 1

Глава 1

После каждого перехода меня наполняет смесь грусти по утраченному и предчувствия чего-то приятно-необычного. Может быть, основой предчувствия является то, что я каждый раз молодею. Не знаю, сколько мне сейчас лет, но девятнадцати точно нет. Самый прекрасный возраст, когда недостаток мозгов и опыта восполняет запас времени на исправление ошибок, а если и первого и второго малехо накопил, то просто наслаждаешься житьем-бытьем. Одежда малость болтается на мне, словно одолжил у старшего брата. В бытность шумерским энси и лугалем я питался отменно, набрав вес, а теперь заметно похудел. Наверное, женщины из двадцать первого века лопнули бы от зависти, узнав, что можно так легко и просто избавиться от лишних килограммов. Гербалайф отдыхает! Впрочем, меня это уже не радует так, как раньше. Ко всему привыкаешь, даже к постоянно возвращающейся молодости.

Моя лодка движется в северном направлении, к какому-то небольшому населенному пункту с крепостной стеной высотой метра четыре, сложенной из сырцовых кирпичей. На углах прямоугольные башни высотой метров семь. Стены и башни такого же цвета, как и земля рядом с ними, поэтому кажется, что странным образом выросли из нее. На выходящих к морю двух башнях по часовому. Наверное, есть и на остальных, но я их не вижу, а этих двух заметил сразу, потому что наблюдали за мной и обменивались между собой жестами и, наверное, словами, которые я не слышал. На рейде рядом с поселением стоят два судна наподобие тех, что я захватывал в Красном море в бытность шумерским лугалем. Заметил только четыре существенных отличия: у обоих кормовая и носовая части были обтянуты толстыми канатами — дополнительными поперечными креплениями — и еще два натянуты от задранного вверх форштевня к такому же задранному ахтерштевню, добавляя продольной прочности; мачты ниже; отсутствовал нижний рей; паруса были уже и, судя по длине рея, почти вдвое шире корпуса. Третье судно перетаскивают волоком по желобу, прорытому вдоль дальней от меня крепостной стены. Тянут двенадцать волов, по три пары с каждой стороны желоба, и с полсотни людей. Движутся медленно, но без остановок. На берегу под стенами три рыбацкие лодки, маленькие и низкобортные, в которых копошатся смуглокожие люди в набедренных повязках из льняной материи, когда-то темно-синей, а теперь во многих местах более светлой. Если бы это был Шумер, решил бы, что рыбаки — храмовые слуги, донашивающие одежду жрецов. Набедренники длиной до колена, перехваченные широким матерчатым поясом, запахивались спереди, образуя внизу просвет, который частично закрывал трапециевидный, расширяющийся книзу, передник, свисающий с пояса наподобие узкого фартука. Головы у одних покрыты короткими прямыми черными волосами, у других наголо выбриты и защищены от солнца косынками из вылинявшей, светлой ткани, повязанными так, что напоминают чепчики. Если бы не знал, где нахожусь, решил бы, что причалил к кавказскому берегу Черного моря: уж больно горбоносые рыбаки были похожи на лиц кавказской национальности. Они выкладывали из лодок крупноячеистые сети, сплетенные из папируса. Я видел такие и в Двуречьи. В дельтах Тигра и Евфрата росло много папируса — высоких, метров до пяти, растений с пучком листьев и метелочками на верхушке, треугольные стебли которых использовались для разных нужд: сердцевину ели, из древовидных корневищ делали чаши, из стеблей — плоты, мачты, паруса, канаты, сети и даже сандалии или просто сжигали, как топливо. В Византии шестого века нашей эры папирус служил писчим материалом, более дешевым, чем пергамент. Позже оба вытеснила бумага.