– Сильно побили?

– Да пес их разберет! Одни сказывают, что совсем погибель царскому войску пришла, другие и вовсе молчат да Богу молятся…

– До Можайска всего сто верст, – задумчиво заметила маркитантка, – если бы поражение было столь велико, это было бы уже известно…

– Да и так известно, просто до вашей слободы не дошло еще. Конечно, про то, что все войско погибло, князь Пронский врет. Не может такого быть! Однако урон, видать, понесли немалый.

– Князь Петр Пронский?

– Ага, он самый. А что, он тебе и… той персоне многозначительной – тоже задолжать успел?

– Нет, ваше сиятельство, с князем Пронским мне вести дела не доводилось.

– Ну и славно, а то ненадежный он человек.

– Благодарю за совет.

– Не за что, Лизавета Федоровна! И это… ты бы, голубушка, сидела бы пока в Кукуе… народишко в последнее время какой-то злой в Москве, далеко ли до греха. Уж мы в думе велели стрелецкому голове Максимову караулы перед вашей слободой усилить. Там безопасно будет.

– Вы думаете, может дойти до…

– Береженого Бог бережет, госпожа Лямкина.

– И то верно. Что же, загостилась я тут у вас, любезный князь. По здравому рассуждению, я подумала, что деньгам лучше пока побыть у вашей милости. А как все кругом успокоится…

– Тогда и рассчитаемся, – закончил за нее боярин.

Проводив Лизхен к карете, Борис Михайлович вернулся в терем и едва не налетел на притаившегося за дверью Телятевского.

– Ишь ты, царскую суку ровно царицу уже сразу во дворе встречаешь… – почти прошипел он.

– Для того чтобы тебя или кого из твоих людей ненароком не увидели, – парировал боярин.

– Хитер ты, князь, – продолжал, не слушая его, дворянин, – у Лизки Лямкиной денег занять – на то, чтобы ее же и…

– Молчи, дурень! – строго прервал его Лыков.

– Я-то, может, и дурень, а только и ты того и гляди сам себя перехитришь!