Закончив молиться, я встал и направился к стоящим кучкой думцам. Те, ни слова не говоря, повалились в ноги и уткнулись бородатыми рожами в землю. Стоящий рядом Никита, казалось, был готов кинуться на них с саблей, но сдержался. За спинами бояр выросли стремянные стрельцы во главе с Анисимом, и лица их не выражали ничего доброго.

– Встаньте, – коротко велел я.

Бояре стали подниматься, причем одни, не чуявшие за собой особой вины – сразу же, другие еще бы повалялись, пережидая царский гнев. Дождавшись, пока все встанут, я спросил:

– Ну, рассказывайте, что у вас тут приключилось?

– Виноваты кругом, государь, – выступил вперед Черкасский, – недоглядели. Ратники побитого Пронского как в Москве появились, так стали кричать, сукины дети, что иноземцы тебя предали, оттого и замятня приключилась. Одни сдуру на Кукуй напали, других нечистый на Стрелецкую слободу понес.

– Иноземная слобода стенами огорожена, – сумрачным голосом заметил я.

– Так ее и не взяли, – вступил в разговор Романов. – Сначала стража отбилась, а потом и мы на помощь подошли.

– А…

– То в городе приключилось, – со вздохом ответил боярин на мой невысказанный вопрос. – На карету их напали. Видать, по должникам ездили.

– Девочку нашли?

– Нет, государь, ищем покуда.

– Так зачинщик – Пронский?

– Нет. Он как узнал, что бунт приключился, тоже со своими людишками бросился с бунтовщиками биться, да только поздно было уже.

– А кто?

– Ивашка Телятевский, чтобы ни дна ему, ни покрышки!

– Нашли?

– Прости, государь, как сквозь землю провалился, проклятый.

– Не вели казнить, государь, вели слово молвить, – выступил вперед Лыков.

– Говори, Борис Михайлович.

– Моя то вина, – скорбно вздохнул князь. – Упустил главного супостата.