— Спасибо…

Белый снег потемнел, скалы подернулись сизой дымкой. Солнце исчезло, скрывшись в густом облачном месиве. И сразу же тугой упругой перчаткой ударил холод.

Вечер наступил слишком рано.

8

— Предупреждали тебя, между прочим. Не умеет человек летать. Не дано! Что на этот раз ушиб?

В каменном голосе Огра-людоеда то ли сочувствие, то ли злорадство, не разберешь. Хинтерштойсер и не пытался. Встав на ноги, вытер кровь с лица, выплюнул изо рта соленую горечь и отбросил подальше бесполезную веревку.

Больно!

Обратный траверс — четвертая попытка. Четыре раза маятник взлетал над холодным скальным «зеркалом». Андреас делал что мог, работал на пределе сил, за пределом, без сил… Не вышло!

Болело все: старый ушиб на боку, новый — плечо и локоть, разбитая в кровь скула. Камень отталкивал человека прочь, бил, резал, кусал.

— Умный в гору не пойдет, — подвел итог голос-людоед. — Знаешь, не так и глупо звучит.

Андреас помотал головой, прогоняя наваждение и слабость, прикинув, как в следующий раз взлететь половчее. Оттолкнуться раз, оттолкнуться два…

— Хватит на сегодня, — негромко проговорил Курц. — Уже темнеет. Завтра с утра сам попробую. Иди сюда, лечить тебя будем.

Хинтерштойсер хотел возразить, но понял, что друг Тони прав. Силы ушли, и день ушел. Остались холодные скалы, неприступный замок, снежная вершина в туманной дымке. А еще — боль.

Курц достал аптечку, помог снять куртку. Холод, словно того и ожидая, вцепился в тело. Андреас героически превозмог и лишь зажмурился, когда йод коснулся кожи.

— Итальянцы — как?

Спросил шепотом, но Курц ответил в полный голос:

— Да все в порядке. Джакомо ужин приготовил.

Хинтерштойсер от удивления даже открыл глаза, но тут же все понял. Оба, полиглот и рыжий, были рядом. Джакомо стоял, Чезаре честно пытался держаться на ногах, цепляясь за каменный выступ. Поверх окровавленной повязки кое-как пристроилась вязаная шапочка с помпоном.

— A proposito di unguento, — непривычно тихо, осенней пчелой, прогудел рыжий. — Pomata raccontare! Molto, molto buono!

Джакомо кивнул: