Гай Юлий Цезарь не спал. Я вообще ни разу не видел его спящим. Ходят слухи, что проконсул страдает бессонницей, хотя его раб Секст отрицает это. Когда я зашел в шатер, главнокомандующий диктовал письмо. Выглядел бодрым, здоровым.

— Они выходят из каструма? — опередил Гай Юлий Цезарь мой доклад.

— Да, мой император! — попробовал я заслужить мешочек с денариями.

— Караул, трубить «К упаковке!»! — крикнул проконсул, после чего приказал мне: — Выдвигайся к горам, задержи их.

Ночь была лунная, светлая. С гор спустилась прохлада. Воевать в такой обстановке — милое дело. К сожалению, не пришлось. Мы уже готовились напасть на когорту, шагавшую в авангарде, но она развернулась и пошла к своему каструму. Заслышав сигналы в нашем, помпеянцы, видимо, поняли, что мы знаем об их намерениях, и побоялись дать бой отягощенными поклажей, решили остаться вместе со своим барахлом на месте. До рассвета мы проторчали у подножия гор без толку. Война, в которой воевать не хотел никто, кроме германцев, начинала раздражать меня.

126

Я сижу на коне метрах в шестистах от каструма помпеянцев и вместе с ними наблюдаю, как из нашего выходят когорты и направляются по дороге в сторону Илерды. И наших врагов, и даже моих подчиненных увиденное вгоняет в непонятное. Они делают поспешный вывод, что Гай Юлий Цезарь отступает, и пытаются понять, что послужило причиной. Я знаю, что это не так, но не спешу разубеждать германцев. Пусть их реакции будут естественными. Это поможет ввести врагов в заблуждение.

— Будем прикрывать отступающих римлян? — спрашивает меня Сигимар.

Несмотря на жарищу, он в своей любимой безрукавке из волчьей шкуры. От обоих сильно разит зверем. У меня есть подозрение, что германский вождь и спит в безрукавке. Впрочем, от нее есть и польза — оводы и мухи, которых возле нас тысячи, если не миллионы, не в силах прокусить лохматую шкуру.

— Можно и так сказать, — уклончиво отвечаю я.

Сигимар достаточно умен и наблюдателен, улавливает по тону моего голоса, что знаю что-то, чего не знает он, поэтому переводит взгляд с меня на наши когорты и опять на меня, спокойного и уверенного, и делает вывод:

— Значит, Цезарь что-то задумал.

— У него всегда много идей, — улыбнувшись, произношу я.

— Он очень опасный противник, не чета другим римлянам, — делится германский вождь.

— Да, лучше воевать за него, чем против, — соглашаюсь я.

Несмотря на то, что я постоянно ссылаюсь на слова друида из-под Гадеса, сына которого якобы спас и за это получил нужную информацию, мои подчиненные уверены, что я и сам друид, правда, не великий, потому что их судьбы предсказывать не умею. Есть у них и объяснение, почему это скрываю: друид обязан быть друидом. Тебя могут выгнать из касты избранных, если лишишься способностей, или убить, если начнешь использовать их в корыстных целях, но самому уйти нельзя, тем более в гезаты. Друиды не воюют и даже не носят оружие. Они знают, кто и где может на них напасть, поэтому просто не идут туда, или где и как должны погибнуть, поэтому идут туда безоружными: от судьбы не отобьешься мечом.