С этого дня Костей целиком овладела мечта о флоте.

Впрочем, по совести говоря, в этой мечте что-то было ему еще не очень ясно. Там, на озере, он с увлечением спорил с Сережей, кто же в конце концов победил в Ютландском бою – англичане или немцы, и что решает морской бой – торпедный залп или артиллерийский огонь? Там ему было понятно, что в будущем он станет артиллеристом линейного корабля. Но здесь, дома, в кресле, куда забирался он с книжкой Станюковича или Стивенсона, ему думалось об озере и о ждущем его там «вельботе» совсем по-другому.

Вспоминались почему-то не споры об оружии и маневрах. Вспоминался влажный воздух озера, широкий его простор, свежий ветерок, шквалом налетающий на парус и кренящий шлюпку, те две жестокие бури, в которых они едва не погибли (и которые оба потом небрежно называли «неплохими штормиками»). Вспоминалась торжественная и пленительная тишина закатов и утренних зорь, загадочная мгла низких туманов, лежащая на воде. Но важнее всего и дороже всего было поскрипывание мачты и журчание воды за бортом, рожденное движением по воде, и само это движение вперед, все вперед, непрерывное, неостановимое – бег, стремление, скольжение по ровному широкому простору, где все пути одинаково возможны и одинаково заманчивы… И море – далекое, огромное, расплескавшееся океанами по всему земному шару, никогда не виденное, но желанное – манило и звало его к себе.

Он не понимал еще этого зова и не знал, что именно будет делать на море: стрелять с палубы военного корабля или водить по океанам совторгфлотские пароходы. Второе привлекало его больше. Это была дорога в мир, в неведомые страны, в далекие города, в Индию, в Австралию, в Арктику, и глубоко в душе Алеша признавался себе, что тянет его не война – а море, не бои – а плавания, не орудия – а компасы.

Но об этих мыслях он пока что не говорил Сереже, чтобы не расстраивать дружбы. И так уж вышло, что, вернувшись осенью в город, и Сережа и Костя в школе развили бешеную деятельность по пропаганде военно-морского флота. Они делали доклады о кораблях, о морской войне, об истории флота, в военно-морском кружке обучал других флотскому семафору и сигнальным флагам, читали книги и журналы, аккуратно присылаемые из Ленинграда Николаем, который горячо поддерживал их увлечение, и оба они с Сережей завоевали себе славу лучших знатоков всего, что касается флота. Но порой, оставшись один, Костя как бы останавливался с разбегу и, опомнившись, осматривался, пытаясь понять, что же такое выходит.

В самом деле, выходила какая-то чепуха: все были уверены в том, что по окончании школы кто-кто, а уж Закурдаев и Глухов обязательно уедут в Ленинград, в Военно-морское училище имени Фрунзе. Не уверен в этом был только он сам. В минуты раздумья и тишины в душе его снова подымалась знакомая волнующая мечта о море, просторном и свободном, о плаваниях, далеких и долгих, о незнакомых берегах, о тихих закатах, торжественных и величественных, возможных только в океане и видимое лишь счастливцами.