– Пять, кроме нас. Но это с Паштетом.

Ухмылка стала шире, и я торопливо добавил:

– Все – друзья. Ну кроме Томы.

– Ага, – кивнул он с сарказмом, – друзья… Только помни, что дружба между мужчиной и женщиной очень слабеет с наступлением ночи.

– Да пока выкручиваюсь, – усмехнулся я, разворачиваясь. – Ладно, поспи, действительно.

– И не ведись потом на новеньких, – вдруг хрипло каркнул мне в спину папа, – ведь только верность не уценивается!

– О… – Я дернулся, оборачиваясь. – Так ты что… Уже все? Разобрался?

Он отвел глаза в сторону.

– Пойду полежу, – сказал после паузы.

Что было отложено на обед в холодильнике, я так и не понял – смел, не разбирая вкуса. Меня распирало возбуждением, как воздушный шарик – гелием.

– Черт, – шептал я с тревогой и подцеплял что-то вилкой. – Черт, черт, черт… Кажется, сдвинулось! Только бы не сглазить…

Мама примчалась намного раньше положенного, я только домывал посуду.

– Ну? – ворвалась вихрем на кухню.

Я победно улыбнулся, и этого ей оказалось достаточно. Ликовала она от души: шумно и темпераментно. Когда я все же смог выбраться из удушающего захвата, посмотрела на меня озорно:

– А чего это ты весь в помаде? Стой смирно, а то еще свою Мелкую огорчишь. – И полезла, светясь задорной улыбкой, оттирать мне щеки послюнявленным носовым платком. – Не завалил, значит?

– Не-а. – Я невольно задрал нос. – Летом в Лондон еду.

– Ух… – начала она восклицать что-то и резко прервалась, заметив папу. Он маячил в дверях, молчаливый и неулыбчивый.

Мама судорожно втянула воздух и отвернулась, потерянно глядя в окно. Наступившая тишина с каждой секундой становилась все холодней.

«Что-то я на этой неделе пропустил», – с огорчением понял я.

– Ирочка… – вдруг сказал папа с мольбой в голосе и перебрал ногами, будто собираясь идти к ней, но с места так и не сдвинулся. Глаза его тоскливо поблескивали.