- Да? - слегка приподнял левую бровь и посмотрел сквозь переминающуюся сотрудницу.

В голосе проскользнула легкая неприязнь: несмотря на невысокий ее рост и широкий стол между ними, эта женщина умудрилась угрожающе нависнуть над ним.

- Мистер Бжезинский, - она чуть склонила голову набок, став до неприличия похожей на сову, - я взяла на себя смелость направить вам одну свою идею. Прошу прощения, но...

Збигнев нетерпеливо кивнул, прерывая, и открыл папку:

- Хорошо, Мадлена, я посмотрю.

- Три последних листа, - уточнила она и обозначила пухлым мизинцем легкий указующий жест.

- Обязательно.

Ее губы натянулись на зубы - вероятно, она считала это улыбкой. Бжезинский торопливо уткнулся в первый попавшийся документ, и помощница, наконец, удалилась.

"Отослать назад к Маски10?" - уже не в первый раз за весну пришла к нему эта мысль. - "Раздражает, причем - серьезно, как воспалившаяся заусеница".

Неприятие вызывало и манеры, и облик стервозной, страшноватой дамы Корбеловой11. Судя по сплетням, что притаскивала из политэмигрантских кругов жена, эта бабища сейчас благополучно "догрызала" своего мужа - внук газетного магната посмел не оправдать ее надежд.

Сегодня идея спихнуть Мадлену обратно в бюджетный комитет Сената показалась Бжезинскому особо привлекательной.

"Решено: если ничего важного не написала, то отправлю назад, перекладывать бумажки".

Он решил не откладывать, сразу вытащил последние листы и вчитался.

- Хм... - чуть скрипнуло, принимая его спину, массивное кожаное кресло. Збиг закинул ладони за затылок и уставился в окно.

Через неширокую дорогу, на крыше Западного крыла Белого Дома деловито копошились рабочие. Совсем рядом - можно даже различить брызги белой краски на темно-синих комбинезонах. Чуть дальше, за западной колоннадой, сквозь приоткрытое в парадную столовую окно были видны суетящиеся перед приемом официанты. Резвился по кронам теплый ветер, и рвались с флагштоков на север звездно-полосатые полотнища - над Белым Домом, Федеральным судом, банком Америки, Казначейством...

Самый центр мира - как сцена для симфонического оркестра власти, в котором он - эмигрант с неизжитым славянским акцентом, играет не последнюю скрипку. Да-ле-ко не последнюю!

Он довольно ухмыльнулся, отворачиваясь. Закинул ногу на ногу, поддернул идеально наглаженную штанину и перечитал текст.

"Нет", - подумал с легким сожалением, - "остается. Умна и не чистоплюйка. Других на кровь натаскивать надо, а эта - сама готова в горло вцепиться. Из наших, из тех, для кого "Carthaginem esse delendam"12 - не далекая история, а самое что ни на есть настоящее. Так что... Пусть остается. Буду терпеть. Такие - нужны".