Она затрепыхалась, как рыба в подсачнике: на улице, среди бела дня, у ее подъезда мы еще этим не занимались.

- Дурак! - воскликнула, отбившись, и заозиралась с тревогой. Потом неловко забрала у меня свой портфель и мешок, поколебалась секунду, вдруг чмокнула меня в щеку и убежала в подъезд.

- Да, Соколов, - ехидно улыбнулась мне Кузя и протянула свою ношу, - сочувствую, что ли...

- Зависть, Кузя, плохое чувство, - отбрехался я наставительным тоном.

- И правда - дурак, - припечатала она, неожиданно пойдя пятнами румянца. - Пошли! А то еще твоя Мелкая подумает на меня черт знает что - с нее станется.

- Да ну, не фантазируй, - махнул я свободной рукой.

Кузя хотела было что-то мне на это выпалить, но что - так и осталось тайной, потому что она извернулась и смогла в последний момент проглотить фразу, что уже почти соскользнула с кончика языка. Совершив этот трюк, она возмущенно повращала глазами, а потом как-то обмякла и с безнадежностью махнула рукой:

- Парень. Это диагноз. Пошли, болезный.

Тот же день, чуть позже,

Ленинград, Измайловский проспект

- Соколов... - стонала Кузя, цепляясь подрагивающей рукой за косяк, - ненавижу...

Бока ее до сих пор запалено ходили, хоть мы уже пять минут как не бежали; влажные пряди прилипли ко лбу и щеке. Второй рукой она потирала правое подреберье.

- Потом легче будет, - предположил я неуверенно, - да и пробежали-то всего ничего...

- Скотина... - она тяжело осела на табуретку и наклонилась к кедам, - вот как чувствовала: не стоит помывка в твоей ванной того...

Мелкая уже скинула обувь и посматривала теперь на Наташу с улыбкой легкого превосходства.

- На, твоим будет, - я протянул Кузе большое вафельное полотенце.