В дверях маячил взволнованный секретарь.

– Хорошо. Я оставлю вас на пару минут.

Быстрыми шагами министр пересек кабинет и захлопнул за собой дверь. Торвен прислушался, но из приемной донеслось лишь невнятное бормотание.

Вернулся Гизо так же стремительно, как ушел.

– Я же говорил вам: уезжайте! У Карно холера. Только что сообщили. Или вам жизнь не дорога?

– Как же так?! – забывшись, Зануда вскочил и охнул от боли в ноге. – Это ошибка! Карно болен скарлатиной! Я справлялся у врача…

– Ваши сведенья устарели. Скарлатина была раньше. Холера, мсье Торвен. Тысяча чертей! – холера… Заклинаю вас: уезжайте из Франции! Какова бы ни была ваша истинная цель – возвращайтесь в Копенгаген!

– Он жив?

Министр отмахнулся, белый, как полотно.

– Больше вам здесь делать нечего. Ученый вы или шпион – какая теперь разница…

5

5

«Окна и двери домов заперты и открываются лишь затем, чтобы вынести на улицу умерших от холеры. Постепенно опустели все общественные места. В кафе и клубах никого, повсюду царит гробовая тишина и мрачная пустота». «La Tribune».

«Окна и двери домов заперты и открываются лишь затем, чтобы вынести на улицу умерших от холеры. Постепенно опустели все общественные места. В кафе и клубах никого, повсюду царит гробовая тишина и мрачная пустота».

«Двое неблагоразумных пустились бежать, преследуемые тысячами взбешенных людей, обвинявших их в том, что они дали детям холерную тартинку. Преследуемые второпях бросились на гауптвахту, где и укрылись; но караульная в одно мгновенье была окружена толпой; посыпались угрозы, и никто не смог бы остановить убийство несчастных, если бы полицейскому комиссару Жакмену и старому гражданскому чиновнику Генрики, находившимся там, не пришла в голову счастливая мысль разделить между собою тартинку и съесть ее на глазах всей толпы. Это присутствие духа возбудило тотчас же в толпе смех взамен ярости. Так мало нужно, чтобы довести толпу до бешенства или успокоить…» Анри Жиске, префект полиции Парижа (Memoires, ч. II).

«Двое неблагоразумных пустились бежать, преследуемые тысячами взбешенных людей, обвинявших их в том, что они дали детям холерную тартинку. Преследуемые второпях бросились на гауптвахту, где и укрылись; но караульная в одно мгновенье была окружена толпой; посыпались угрозы, и никто не смог бы остановить убийство несчастных, если бы полицейскому комиссару Жакмену и старому гражданскому чиновнику Генрики, находившимся там, не пришла в голову счастливая мысль разделить между собою тартинку и съесть ее на глазах всей толпы. Это присутствие духа возбудило тотчас же в толпе смех взамен ярости. Так мало нужно, чтобы довести толпу до бешенства или успокоить…»