Собственно, они были не в равном положении — за Арамисом стояли лишь его уязвленная гордость и стремление свести счеты, а вот гасконец ощущал себя ответственным и за других, и, да простятся ему столь пафосные мысли, за Францию…

Острие шпаги Арамиса пробило край плаща — но д'Артаньян, молниеносно уклонившись, уже нанес удар в правую руку противника, на ладонь повыше локтя.

Арамис, издав невольный стон, разжал пальцы, и шпага загремела по брусчатке. Быстренько наступив на нее ногой, чтобы поединок, не дай бог, не затянулся, — вдруг Арамис столь же ловко дерется и левой? — д'Артаньян приставил противнику острие к груди и быстро спросил:

— Признаете себя побежденным? Ну, не тяните, мне некогда с вами возиться! Признавайте себя побежденным или, клянусь богом…

— Признаю, — нехотя произнес Арамис, зажимая рану левой ладонью и пошатываясь.

— Ну, то-то, — удовлетворенно вздохнул д'Артаньян, побыстрее вкладывая свой клинок в ножны. — Вашу шпагу я, с вашего позволения, и на этот раз прихвачу с собой, поскольку имею на это полное право. Не волнуйтесь, она у меня будет висеть на почетном месте рядом с дюжиной других, из которых половина когда-то принадлежала вам и вашим товарищам по роте… Послушайте, Арамис! Откровенно вам говорю, бросьте вы эту дурную привычку — драться со мной. Сами видите, ничего хорошего из этого не выходит — ни тогда, в книжной лавке, ни теперь…

— Вообще-то говорят, что бог любит троицу, — процедил Арамис, пошатываясь от потери крови, но силясь сохранить вид несгибаемый и стоический. — Мы еще встретимся.

— Ладно, ладно, как хотите… Ну, мне пора бежать. О вас позаботятся — тут столпилось столько народу… Вот черт!

Д'Артаньян с упавшим сердцем убедился, что бежать поздно, да и некуда — зеваки брызнули во все стороны, словно вспугнутые воробьи, и вокруг гасконца стало смыкаться кольцо не менее чем из двадцати стражников, низко опустивших алебарды. Д'Артаньяну они показались ордой спятивших поваров, накинувшихся со шпиговальными иглами на заячью тушку.

Какой-то миг он лелеял безумную надежду вооруженной рукой пробиться сквозь сомкнувшееся кольцо, но с тяжким вздохом расстался с этой мыслью. У стражников были алебарды немецкого образца, имевшие на навершии длинное широкое острие размером со старинный меч. При первом же взмахе шпагой два десятка этих жутких лезвий моментально бы превратили гасконца в то самое подобие шпигованного зайца. Даже шпага записного храбреца бессильна против такого количества алебард…

Благоразумно не приближаясь, держась поодаль, начальник стражи громко распорядился: