В это время на свет божий выползает белый, как лунь, пересыпанный цементно-алебастровой пылью, что тот мельник мукой, Жихарь. Молча кидает взгляд на прижухшую стайку телевизионщиков, отворачивает рожу, расстегивает мотню и ссыт себе в ладошку. Наполнив немалую лохань своей грабалки, всполаскивает запорошенную морду, дует снова, опять умывается и с третьего омовения, прихватив, расчесывая пятерней, еще и темный ежик коротко стриженных волос, спрашивает:

— Что за носороги?

— Приказ командира корпуса. Задержанных до выяснения — под вашу охрану.

Моложавый майор, оттараторив текст, шустро развернулся и, кивнув своим бойцам, удовлетворенно потрусил в сторону перекрестка Гастелло и Южно-радиальной. Миссия исполнена, теперь вы ебитесь…

Завели невольных гостей вниз. Стали беседовать. Я в этом цирке не участвовал — сидел, мультики снимал. Через пять минут договорились до бессмертного «малэнький, но гордый птычка». Вы, ребята, нюхнув либерастической демократии, совсем белены объелись, что ли? Нашли — где и с кем…

Юра сверху вниз, наклонив голову, словно ворона в мерзлую кость, заглянул в очи собеседника и выдал:

— А-а-а… Вот оно, значится, как… Ну, тада — ноги в руки… возвращайтесь в свою маленькую, но гордую страну, дружно задирайте клювы в небо и дрочите друг другу свои крошечные, но гордые писюны!

Те, с трудом переваривая оскорбление, заткнулись. Но — поздно… Загодя надо мозгами шевелить: взводный уже завелся.

— Как вы заебали со своим национализмом, падлы… Все — дружно! Вы — кавказёры черножопые, урюки Бабайстана, балтийские чухонцы, кишиневские мамалыжники, крымские зверьки, наши, окраинские — пидары мокрожопые… Все национально озабоченные подпевалы забугорья! Сколько еще от вас крови будет?! Сколько — еще?!! Только нам одним — ничего ни от кого не надо, кроме как умирать на ваших мелочных войнах. На всех кладбищах Союза — офицерские кости без имен и крестов. Зато потом, отвоевав, приезжаете толпой попсовых уродов — звезды голубого экрана на хуй никому не нужные, с чудовищным акцентом, коверкая слова, рассказываете взахлеб, как здорово рубить капусту в Москве, лапать наших баб и жрать водку, и при этом, шалавы, искренне и праведно, до корчей, ненавидите русских! Мы вас трогали, уебки? Звали сюда?! — Юра делает решительный шаг к самому рослому телевизионщику. — Я маму твою — ебал! Понял, чурек!!!

Тут неожиданно, совсем несвойственно для гортанно-гордого джигита, по-бабьи высоко, подорванно вскрикивает стоящий позади всех телеоператор и, держась за правую ягодицу, в один прыжок заскакивает в мгновенно сгрудившуюся, перепуганную воробьиную стайку.