– Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…

Бабушки затеплили свечки, которые раздал священник. А то стал кадить ладаном над гробами.

Герман Васильевич, как истый коммунист и атеист отошел в сторону, о чем-то разговаривая со Степанычем.

Отошли и Виталик с Захаром. За ними Еж. Ну и я тоже.

– Смешно это все… – сказал Захар.

– Что?

– Да религия ваша.

– Точно-точно, – сказал Виталик. – Тут почти все атеисты лежат. Комсомольцы. А, может быть, и мусульмане есть.

Я не стал спорить. Не люблю спорить о таких вещах. Да еще в такой момент.

Я просто закурил. А Еж пошел смотреть могилы.

– Будешь? – протянул мне Захар фляжку.

Я глотнул, почти не чувствуя горечи водки. Какая-то другая горечь из сердца забивала все остальные чувства.

Я подошел к ограде кладбища. Совсем рядом столя черный, покосившийся дом. Но жилой. Дым шел из трубы. А на столбы, державшие забор, были надеты каски…

– Сынок, закурить, ёксель, есть? – тронул меня кто-то за плечо.

Я оглянулся. Передо мной стоял старичок в смешной кепке, делавшей его похожим на гриб. Он улыбался стальными зубами. Двух, кстати, не было.

– Держи, – протянул я ему пачку.

– Две можно, ёксель?

Я кивнул.

Он аккуратно спрятал одну за ухо. Вторую прикурил от моей. Потом протянул руку:

– Иван.