— Пять сотен. Больше никак. И руда есть — кузнецов не хватит.

Дэффид предложил топоры и булавы.

Булавы — тысячу железных, залитых свинцом, Эмилий охотно взял — для легкой пехоты. Это было едва не любимое оружие берберов, и отказываться от него они точно не станут. Но…

— Топоры? Римской пехоте? Не насмехайся. Не варвар, знаешь — у нас все обучение поставлено на колющий удар.

Решение искали долго. Пока Эмилий не вспомнил, что «Стратегикон» Маврикия допускает вооружение пехоты секирами, у которых на один конец надето железко, а на другой — острый наконечник. Как у дротика.

Дэффид подумал.

— Выглядеть будет гадко, — заявил он, — но и железко топора, и наконечник копья можно получить литьем. И очень недолгой проковкой. Это мы сможем. Четыре с половиной тысячи, а?

— Вы умеете лить железо? — у римлянина глаза на лоб полезли. — Как бронзу и свинец?

— Можно и так сказать. Только никакого «мы». Этому научила Немайн. Как раз теперь мы строим большую печь, в которой можно будет делать разом много плавок и отливок…

Вот тут Эмилий начал изображать недоверие и беспокойство — и подписал договор только после того, как его пообещали пригласить на первую плавку и все подробно показать. Разведчик внутри купца прыгал от восторга. Фиаско с печатью было перекрыто с лихвой.

После этого Дэффид направился собирать воинов своего клана — а заодно и дружественных Тармонов и Монтови. С последними прежде бывали трения — но брак Кейра с Туллой и новое владение Немайн на самой границе с этим кланом открывали возможности, которыми холмовой клан не замедлил воспользоваться. Небольшая армия направилась в порт и принялась ожидать, наблюдая, как из приподнятых над промокшими трюмами хранилищ выгружают задаток. Шелк. На тридцать шесть тысяч номисм. По обычаю, вполне совпадающему с имперским законом, сделка считалась заключенной именно после передачи задатка.

Вокруг цепи, рычаги и тросы. А еще вокруг сон — Клирик это сознавал очень четко. Сверху доносилась музыка. Та самая. Да и стоящий рядом человек знаком. Пусть и шапочно. "Старый, мертвый итальянец". Клирик попробовал пошевелить ушами. Не получилось. Голову оттягивало назад что-то высокое, тяжелое и страшно неудобное. Лицо слегка щекотала маска. Поднятые к глазам руки оказались руками Немайн. Рубин на месте, темно поблескивает углами камеи.

— Кинжал не забыла? Ну соберись.

Клирик ответить не успел. Раздались раскаты грома, маскирующие лязг подъемного механизма. Только в эти секунды до Клирика дошло: петь придется ему. И уже другие знатоки в зале будут строго разбирать исполнение. А пробравшийся в чью-нибудь ложу призрак печально согласится: не то. Опять и снова. А потом он почувствовал взгляды зрителей. Сердце закаменело…