И дальше болезнь пошла убивать личный состав подразделений приданных для охраны. Ещё через пять дней, когда половина заболевших уже умерла, у солдат и офицеров не выдержали нервы. Начались бунты. Часть солдат просто отделилась и ушла. Как считала обратно. Подальше от этих проклятых мест.

Больше их никто никогда не видел и о них не слышал.

Заболели ли они, и все умерли; были ли убиты в бою с местными аборигенами, съедены ими, или просто сожраны крокодилами и другими животными — это уже никто наверное, никогда не узнает.

Но оставшиеся сами пребывали далеко не в лучшем состоянии. Любая хворь, даже небольшая, приводила к тому, что человек объявлялся поражённым эболой. Вскоре, чтобы спастись, таких просто убивали. «Из милосердия». Потому, что действительно, умиравшие испытывали просто нечеловеческие муки истекая гноем и кровью.

А отряд таял, и таял. Из живых, вскоре остались только четверо солдат. По иронии судьбы, двое бельгийцев и двое англичан. И два офицера. Бельгиец и англичанин. Учёные и врачи погибли все. И теперь все их записи Генри тащил на себе. Бросив всё, что даже представляло некую ценность — научное оборудование, инструменты.

Он справедливо считал, что теперь в этих записях — жизнь и смерть Англии. А возможно и всей Цивилизации. Когда пять выживших, добрались до Леопольдвиля, Генри мог быть там самым истинным из всех возможных эталонов «белого человека». У него даже волосы все стали белыми.

И, кстати, не потому, что он боялся заболеть. Он заболел. И самый большой страх он испытал как раз за то, чтобы остальные, не обнаружили этого. А самочувствие у него было как при гриппе, который он перенёс за год до путешествия в Африку. Он с диким страхом ожидал, что вот-вот, появятся и другие симптомы эболы. Язвы и прочее. Но они, на его счастье, не появились. Пронесло. Иначе, как и было уговорено, его бы пристрелили. И бросили.

Бросили бы потому, что даже тем защитным костюмам, что у них были, доверия не было никакого. И хоронить погибшего просто было некому. Даже подходить близко было до судорог страшно.

И самое чудовищное, за что его действительно могли убить, это бутылка. Небольшая, неприметная, непрозрачная. Там, как и было условлено, ранее, были сохранены ткани, поражённые вирусом. Не дезинфицированные.

Кого-то из шишек в Англии очень сильно заинтересовала идея селекции бацилл, упомянутая в книге. И эта бутыль была для Генри… В ней была его жизнь. И смерть. Причём и то и другое — в буквальном смысле этого слова.

В порту их встретили.

И когда увидели, что осталось от экспедиции — не поверили своим глазам. Когда узнали что произошло — долго, решали что делать. Но больше никто не заболел.