Лестница вывела нас к длинному залу, в котором висел густой туман пыли от штукатурки.

Мы вошли как раз в тот момент, когда Дракула замахнулся мечом на немецкого офицера, и на наших глазах голова этого самого офицера покатилась по полу, остановившись у наших ног. На лице отрубленной головы застыло выражение изумления и ужаса. И я могу понять, почему. По всему залу валялось множество его собратьев по оружию, все они были мертвы, и многие были разрублены на куски.

Дракула выронил меч, а затем медленно опустился на колени. Он был в ужасном состоянии, с многочисленными глубокими резаными ранами по всему телу. Он пополз куда-то, но не к нам, а к большой груде щебня.

Он выкрикнул, каким-то жалостным воплем, одно лишь слово — точнее, имя:

«Люсиль!»

И тут я ее увидел. Она лежала на спине, раскинув руки, на обрушившейся балке. Груда пыльной обвалившейся штукатурки, на которой она лежала, была забрызгана кровью, и когда мы к ней подбежали, то увидели темную лужу крови, увеличивавшуюся в размерах. Одежда ее тоже была вся в крови из-за открытой резаной раны у нее на груди, такой глубокой, что сквозь разрубленные белые кости был виден пульсирующий орган.

Дыхание ее было прерывистым и, когда Дракула склонился к ней, она заговорила еле слышным шепотом.

«Ты убил ту тварь, которая убила меня?», спросила она его.

«Убил», ответил он. Голос его тоже превратился в один хрип, но полный эмоций.

Я повернулся к ее отцу, который тут же начал осматривать дочь, осторожно ощупывая ее пальцами. Она застонала от боли при его прикосновении, и он пробормотал извинения.

«Нужно отвезти ее в больницу», сказал Дракула.

Ван Хельсинг посмотрел на него, потом на меня и покачал головой.

«Она не переживет этой поездки».

«Тогда придется оперировать здесь», заявил Дракула.

«Я не смогу, я тут бессилен», сказал Ван Хельсинг и разрыдался. «И ни один врач не сможет это сделать».

«Отец, не мучься, все в порядке». Люсиль, утешая отца, положила свою ладонь ему на руку. В глазах его стояли слезы.

«Сделайте же что-нибудь!» Я обнаружил, что кричу. «Наверняка вы сможете что-нибудь сделать!»

Профессор повернулся ко мне и слабо покачал головой — самое печальное зрелище, которое я когда-либо видел. Я увидел, как он сломался прямо у меня на глазах.

Он поднял руки над головой в каком-то немом отчаянии. Наконец, он закрыл лицо руками и начал плакать, скорее даже взвыл, криком, казалось, исходившим из самого разбитого его сердца. Он снова поднял руки, как бы взывая ко всей Вселенной. «Боже! Что я наделал?»

Но я не стал поддаваться панике и беспомощности. Я не смирюсь с ее смертью. Даже несмотря на то, что она отвергла мои чувства к ней, я ведь сражался с ней плечом к плечу; мы вместе делили опасности и радости. Я не мог, не мог позволить ей умереть.