— Тогда… не соблаговолите ли поделиться своим видением герба? — несчастный сделал еще одну попытку тактично донести до патрона всю неуместность его экзерций.

— Конечно же, соблаговолю, — улыбнулся Боскэ, снова разворачиваясь. — Самая простая форма щита, разделенная вертикальной линией на два поля.

— Я полагаю, основной цвет — золото, символизирующее подлинно христианские добродетели?

— Нет. Это было бы слишком… пафосно. Мне кажется, цвета «металлов» здесь вообще излишни, достаточно основных тинктур. Левое поле — эмаль «червлень», красный цвет. Это символ крови, что была пролита, дабы я достиг своего нынешнего… положения. Знак храбрости, мужества и жертвенности, о которых не следует забывать. Правое поле — эмаль «чернь». Черный цвет символизирует печаль и траур, несовершенство жестокого мира, который я надеюсь изменить в силу своих скромных возможностей.

— И… это все?

— Нет. Вдоль центральной линии, симметрично по обоим полям расположен простой крест лазурного цвета.

— Лазурь?! — церемониймейстер застыл, подобно соляному столпу, лицо его оплыло в гримасе безбрежного ужаса. — Но это невозможно! Эмаль может наноситься только на металл, а также наоборот, эмаль на эмали — вопиющее…

Бедняга замер, не в силах сразу подобрать подходящее слово для описания столь ужасающего поругания принципов.

— Я не дворянин, — мягко, с едва уловимой жалостью отозвался Гильермо. — Я слуга Божий. Крест цвета неба — это напоминание о том, что лишь Бог безупречен. Что в Господе нашем соединяются память об утраченном и мысли о грядущем. Скорбь и надежда, смерть и жизнь.

— Я… запишу это, — церемониймейстер, похоже, оставил мысли о возражениях или решил вернуться к ним позже, в более удобный момент. Пальцы несчастного ощутимо дрожали.

— Запишите, — Гильермо кивнул, насколько позволял воротник с очередными булавками. — Пожалуйста, в точности, как я описал.

* * *

— Твой протеже еще интереснее, чем я думал. Так небрежно отмести основные каноны и традиции… причем с безупречной мотивировкой.

— Мы с ним еще вернемся к этому вопросу, — Александр Морхауз откинул назад голову, сложил пальцы, сомкнув самые кончики, «домиком».

— Скоро Святой Престол наконец-то обретет нового Верховного Первосвященника. Воистину, то будет славный день для всего христианства, — проскрипел старый кардинал-диакон, словно и не заметил пронизывающего взгляда Морхауза. Уголино склонил голову еще ниже, что в сочетании с общей сгорбленностью смотрелось как переламывание пополам.

— И мы знаем, кто станет у него за правым плечом, наставляя и уберегая… от поспешных и ошибочных решений, не так ли? — с едва уловимой иронией уточнил ди Конти.