— И оно меняет всех нас, независимо от желаний и чаяний, — подхватил старик. — Время не пощадило и тебя.

Гильермо промолчал.

— «Кровавый понтифик», «Гильермо Всеалчный», «Самый бесчестный человек Ватикана», — перечислял слепой. — «Архипредатель»… Имя тебе — легион, и все они…

— Нелицеприятны, — снова хмыкнул Гильермо Боскэ. — Я знаю. И сейчас это неважно.

— Да, неважно, — повторил старик в темноте. — Уже неважно… Все имеет свое начало и свой конец. Истории прошлого закончились, и это возвращает нас к вопросу. Чего же ты хочешь?

Гильермо помолчал. Затем прошуршала одежда — понтифик склонился к самому уху собеседника.

— Об этом знали три человека, помимо меня. Один из них умер, но теперь посвященных снова станет трое, — негромко сказал Боскэ, и голос его упал до шепота. Или, если точнее, до призрачной тени самого тихого шепота. Лишь тот, кто много лет не видел света, и привык только слышать, мог разобрать отдельные слова.

Викарий Христа говорил недолго. И только тьма видела, что с каждой его фразой слепой террорист бледнеет. Но отнюдь не от страха.

Гильермо закончил и вернулся в прежнее положение со словами:

— Вот, чего я хочу.

— О, Господи, — выдохнул старик, сжимая целлулоидные самодельные четки с такой силой, словно они были спасательным канатом. — Правду говорили, ты определенно безумен.

— Неужели ты шокирован?

— О, да… — протянул старик. — Несомненно. Сначала ты меня заинтересовал. Сейчас же — поразил. Это безумно и одновременно слишком велико, слишком масштабно … и слишком практично для сумасшествия.

— Приятно слышать столь высокую оценку, — ровно и сдержанно отметил Гильермо.

— Что ж, теперь я знаю, чего ты хочешь. Но все еще не понимаю свою роль. Что ты хочешь от меня?..

— Я думаю… — Гильермо сделал паузу, и когда продолжил, голос его звучал почти мечтательно. — Я думаю, что «Морлоки» слишком долго дремали во тьме забвения.

Долгий протяжный свист прорезал темноту — слепой убийца выдохнул сквозь зубы.

— Неужели?.. — спросил он, и было непонятно, в чем суть вопроса. Было то несогласие со словами понтифика или же старик обрадовался вести? А может быть что-то иное, в любом случае это осталось тайной.

— Я хочу возродить и вернуть ужас высших классов, правителей мира, — сказал Гильермо, и каждое его слово падало, словно камень в омут.

— Ты ищешь справедливости?