– Мммм… очень вкусно!.. Лиза, сними-ка пробу!

Кошка, как будто только и дожидалась этой команды, ловко подцепила когтистой лапой холодную копченую форель с нижней полки тележки, и сиганула со своей добычей под ближайший стол.

Особа в розовой шляпке двинулась в обратном направлении – к шатру. Ее сопровождали любопытные взгляды, вдоль столов катил вослед ей быстрый шепот; то и дело слышались чьи-то восклицания: «Принцесса!.. Глядите-ка, принцесса! Вот она!.. Сама принцесса!..»

К ней подошел молодой рослый парень в больничном халате; его, пожалуй, можно было бы назвать красивым, если бы не бледное, с запавшими глазами лицо и рваная, шаткая походка.

С парнем этим с полгода назад случилась неприятность… Если коротко, то история его болезни такова. Молодой начинающий актер одного из московских театров прошел кастинг на роль Квазимодо в мюзикле «Нотр-Дам де Пари». Парень очень хотел получить эту роль. Она ему снилась, он о ней мечтал; ему хотелось попробовать себя в этой сложной роли, хотелось сыграть ее, прожить ее, вложив в воспроизводимый на сцене образ всю душу. И вот он получился свой шанс… Молодой актер настолько вжился в роль, что в какой-то момент, когда уже шли репетиции, когда он работал в гриме и находился, как говорится, в образе, стал путать явь и вымысел, жизнь и сцену, себя и того, кого он хотел с блеском сыграть…

В итоге у молодого человека случился нервный срыв; прямо на генеральный прокат новой версии мюзикла была вызвана «скорая». А еще через некоторое время парня, за которым быстро закрепилась кличка «Квазимодо», отправили на излечение в эту самую психиатрическую больницу… В первые же дни своего пребывания в местной «дурке» он где-то раздобыл – или же ему тайком кто-то передал с «воли» – театральный грим. Сам смастерил из-подручных материалов, из ветоши и газет, накладной горб. Затем не раз исполнял, находясь в «образе», перед пациентами знаменитую арию звонаря Квазимодо…

Врачи и санитары поначалу относились к нему как к обычному «шизику», и особо даже не прессовали. Но в последние дни все для него переменилось. Парень постепенно стал выходить из образа; в нем все чаще проклевывается – прорывается – его собственная сущность. К нему не только стал возвращаться его истинный человеческий облик, – что уже само по себе явление возмутительное в глазах местного медперсонала – но он еще и стал позволять себе критические замечания. Он, этот «актеришка», вслух, в присутствии других пациентов, возмущался тем, что видел – в больничной палате, в столовой, вокруг себя. За что и был помещен в отдельный блок Второго корпуса, являющийся фактически карцером, откуда вышел, сам уже не ожидая того, лишь за двое суток до событий…