У нее перехватило дыхание.

Она судорожно глотнула воздух, бессмысленно скребя руками; почувствовала, как втягивает порцию воздуха, всем левым боком ощутила холодные плиты пола — ногой, бедром, ребрами и плечом.

Кто-то наклонился и потянул через голову ее уже ранее разорванную рубаху, провонявшая льняная ткань натянулась, обмоталась вокруг шеи и разорвалась окончательно. Она оказалась обнаженной перед их взглядами.

Остатками воздуха в легких Аш выкрикнула жалким высоким голосом:

— Пошли на хрен!

Над ней раздался хохот нескольких мужских голосов. Дразнясь, они пинали ее сапогами, каждая ее попытка увернуться от болезненного удара вызывала смех.

— Давай, уделай ее. Давай! Барбас, ты первый!

— Только не я. Я до нее не дотронусь. Эта сука больная. Все эти суки с севера, они заразные.

— Ох ты, дитятко, ему нужна мамкина титька, ему не нужна баба! Хочешь, чтобы я связал эту опасную воительницу? Боишься дотронуться до нее?

Над ней началась возня. Сапоги топали в опасной близости от ее головы, на выложенном плитами полу камеры. Она видела красные глиняные плитки пола, казавшиеся еще краснее в свете единственной лампы; грязные полы их одежд, очень тонко склепанные кольчужные рубахи, кожаные наголенники, завязанные на голенях, и — когда она перекатилась на живот и подняла голову — озверелый карий глаз, небритая щека, волосатое запястье, утирающее рот, полный ярких здоровых зубов; белый шрам, змеящийся по бедру, задранная кверху мантия, под ней выпуклость — это затвердел и поднялся пенис.

— Давай, трахни ее! Гайна! Фравитта! Чего вы стоите, охренели совсем, вы что, бабы никогда не видели?

— Пусть Гейзерих первый!

— Ага, путь дитятко первым идет!

— Вытаскивай свое приспособление, парень. Что это у тебя? Да такое-то она даже не почувствует!

Их гулкие голоса резонансом отдавались в узком помещении. Ей опять десять лет, и для нее мужики — бесконечно более тяжелые, сильные, мускулистые существа; но восемь мужиков не только сильнее одной женщины, они сильнее и одного мужика. Аш почувствовала, как горячие слезы выдавливаются из-под ее закрытых век. Она поднялась, опираясь на ладони и колени, и заорала на них:

— Я с собой кого-то из вас утащу, я вас помечу, покалечу, на всю жизнь метка останется!..

Пена капала у нее изо рта, оставляя мокрые пятна на плитках пола. Она видела каждую трещину по краям квадратных плиток, где раскрошилась глина, каждую черную трещину, забитую въевшейся грязью. У нее стучала кровь в висках и сжимался желудок, она от боли почти ослепла. Горячая волна окатила ее обнаженное тело.