— Годфри, Годфри!

У него были теплые руки. Она чувствовала, как он дрожит.

— Почему ты сбежал?

— Я уехал из Дижона с визиготами. Я приехал сюда, я отчаянно хотел обследовать двор калифа и узнать правду про твой Голос. Я подумал, что теперь я могу сделать для тебя только это… — По мокрому лицу Годфри ручьем катились слезы. Он не вытирал лица, не выпускал ее рук. — Я только это и придумал — только это сделать для тебя!

Он больно сжимал ее руки своими жесткими лапищами. Она покрепче ухватилась за него. Сильный ветер дул в открытое окно и вздувал подол вокруг ее голых щиколоток.

— Ты замерзла, — осуждающе молвил Годфри Максимиллиан, — у тебя руки заледенели.

Он засунул ее руки к себе под мышки, в тепло своей одежды, и впервые за все это время взглянул ей в глаза. Веки его увлажнились и покраснели. Она не представляла себе, какое перед ним зрелище: коротко стриженное существо в платье и стальном ошейнике, она не знала, насколько ее лицо заострилось от голода, от потери серебряного водопада волос, короткие волосы подчеркивали лоб, ухо, глаз и шрам — все с резкой отчетливостью.

Ее холодные пальцы начали отходить в тепле, их закололо.

— Что стало с нами? — потребовала она от него. — Что со Львом? Что?

— Не знаю. Я уехал за два дня до битвы…

Он высвободил одну руку, утер лицо, бороду.

Между ними стояли слова, произнесенные им в Дижоне. Аш всей своей холодной кожей чувствовала тепло его тела. Она подняла голову, желая взглянуть ему в лицо. В лицо человека, слабости которого она знала почти все…

Годфри Максимиллиан резко заговорил:

— Когда я высадился здесь, со дня сражения уже прошло десять дней. Я могу сказать тебе только то, что знают все: герцог Карл ранен; цвет бургундского рыцарства пал на поле под Оксоном — но Дижон держится, по-моему; или где-то еще идут сражения. Никто не знает, да и не интересуется одним отрядом наемников. Лев Лазоревый пользуется дурной славой из-за того, что его командир — женщина; но не известно ничего, только незначительные слухи, никому в Карфагене не интересно, уничтожили ли нас всех поголовно, или мы поменяли сторону и сражаемся на стороне Фарис, или бежали; их только одно интересует — чтобы победа была на их стороне. Аш поймала себя на том, что кивает головой.

— Я старался узнать, — горько добавил Годфри.

Аш еще крепче ухватилась за него, пальцами сжав его ладони, еще теснее приникла к его колючему коричневому шерстяному одеянию. Нет. Если я буду держаться за него, обнимать его, это я для себя, не для него. Не ради него, хотя он хочет меня,

— Ты всегда приходил мне на помощь. И в монастыре Святой Херлены, и в Милане. — У нее потекли горячие слезы. Она вздернула плечом, стирая слезу рукавом рубашки, и снова в изумлении смотрела на него: — Ты меня вовсе не хочешь. Ты просто думаешь, что хочешь. Ты это переживешь. А я подожду, Годфри, потому что не хочу тебя терять. Мы слишком давно знакомы и слишком любим друг друга.