В зал по приглашению почтенного прелата вошла процессия из четырех человек. В отличие от сановников церкви, одетых по примеру бывшего клюнийца Урбана в одежду из шерстяных тканей, вошедшие предпочитали тогам и шапам парчовые плащи-мантели, одетые поверх выходных красных сюрко с короткими рукавами из блестящего бодкэна[139]. Короткие стрижки, бритые подбородки, украшенные витыми перстнями пальцы рук, расшитые красными и золотыми нитями мягкие полусапожки – все говорило о происхождении этих господ. В голодное и лишенное еще излишеств время так в Европе могли одеваться только греки. Наследники великой греко-римской античности, они выставляли напоказ свое отличие от остальных, предпочитая скорее отстаивать свое право на исключительность, нежели поступаться комфортом и привычками.

Впрочем, в момент, когда византийцы появились в главной зале, они меньше всего походили на чванливых снобов. При необходимости греки становились на редкость покладистыми и сговорчивыми, легко входя в доверие и располагая к себе любых собеседников. Риторика культивировалась в школах Константинополя наравне с воинским и мореплавательским искусством, а умение вести закулисные игры во всех хитросплетениях политических интриг тогдашней Европы достигалось годами обучения и тренировок.

Послы далекого басилевса прошли эти школы с отличием.

Вчера, после того как в полночь посланник из папской канцелярии заявился к Варбокису с сообщением, что Собор выслушает обращение императора Комнина завтра, Василис разработал речь, провел репетицию с товарищами. Теперь оставалось только довести задумки до исполнения.

– Братья христиане! – Посол начал речь так, будто его душат рыдания и только воля дает ему силы говорить. По мере выступления его голос то становился тигле, то крепчал, то вибрировал, то срывался. С первых минут все в зале прекратили свои разговоры и внимали каждому слову искусного оратора. – Я говорю с вами не только от лица императора Алексия Комнина или добрых жителей Константинополя, но и от лица всех тех несчастных христиан, которые сейчас томятся в захваченном Леванте под гнетом коварных тюрков. От имени матерей, которые боятся приобщать своих детей к Слову Божию, от имени пастырей, которые скрываются с прихожанами в катакомбах, как первые христиане Рима, от имени тех, кто не может прикоснуться к святыням христианским, находящимся под пятой у потомков Магомета.

Грек сделал паузу, давая возможность присутствовавшим оценить весь трагизм ситуации. Как хороший актер, он вел свое выступление на отличной латыни, языке, известном каждому из высших церковных иерархов.