Будто пахнуло холодом от раскрытой двери.

– Право же, дорогой Фицпатрик, – начал Борис Иванович, но в дверях действительно кто-то возник, и Светлана видела лишь силуэт: громадный, под притолоку…

– Мое почтение, капитаны, – вошедший снял шляпу. Это был почтальон. – Мое почтение, доктор, леди Кэмпбелл… – прижав руку к груди, он поклонился. – Прошу прощения за столь поздний визит, но вам экстренное письмо, капитан Кэмпбелл, и я вынужден попросить вас подписать квитанцию… И печальное известие, леди и джентльмены: скончался наш сосед, сэр Бэнхэм. Похороны завтра, в час дня, в его усадьбе. Вы, вероятно, не успели познакомиться с ним, леди и сэр, но заверяю вас: это был исключительно хороший человек. Он очень много сделал для округи, и ваша школа, леди, возникла благодаря его попечительству. Весной все мы отметили его девяностолетие…

– Брайан, – спросил доктор почтальона, – вы в каком направлении сейчас поедете?

– Возвращаюсь в центральную контору, доктор.

– Тогда подождите меня одну минуту, поедем рядом. Исключительно приятно было побеседовать с вами… – он поклонился.

– И все-таки люди почему-то бегут не туда, а оттуда, – сказал Сайрус.

– Это так. Зато великие произведения созидаются не здесь, а там. Это наводит на размышления, не так ли?

Проводив гостей, задержались на лужайке перед домом. На западе, над невидимым морем, остывала заря. Звезды яростно мигали: над головой, в вышине, шла яростная борьба воздушных потоков. Внизу было тихо. И вдруг…

– Сайрус, смотри!

На востоке, над самыми горами, плавно двигалась по небу тусклая звездочка. Погасла… минуту плыла в обратном направлении. Опять погасла… и опять возникла. Будто тоновый огонь плывущей галсами яхты. Плывущей по небу яхты… Так длилось четверть часа. Потом все исчезло.

В экстренном письме, подписанном лордом Адмиралтейства адмиралом Ричем, капитану Сайрусу Кэмпбеллу, рыцарю, предлагалось немедленно прибыть в Порт-Блессед и принять под свое командование новейший линейный корабль «Артур». Дата, подпись, печать.

Ледяные тончайшие нити пронизали воздух…

Путь от Тюмени до Москвы проделали в «пыльном» вагоне. Вагон с выбитыми стеклами продувался навылет, ночью замерзала вода, хотя Глеб и приспособился топить уцелевшую вагонную печку «спионеренным» (ну и словечки у них!) у проводников углем. Тем же путем он разжился матрацами и одеялами. Кое-как заткнули окно, утеплили дверь; и все равно мерзли, жались друг к дружке, пили коньяк и крепкий чай. Глеб удивлялся сам себе: он испытывал слабое, но очень отчетливое чувство возвращения…