Среди гостей я неожиданно для себя обнаружил Антона Ивановича. Был он сильно не в духе и выглядел очень озабоченным. Мы с ним переглянулись: я вопросительно поднял брови, а он неопределенно пожал плечами.
Наконец, мне удалось заполучить Киселева в свое распоряжение.
— Александр Иванович, голубчик, что происходит, кто люди, что увезли мою жену?
— Не помешаю? — спросил мой предок, прерывая наш тет-а-тет.
— Бога ради, Антон Иванович! — просипел титулярный советник. — Я вот тут беседую с Алексеем Григорьевичем…
— Да, что говорить, виноваты мы, брат, перед тобой. Однако ж, сам посуди, коли было именное повеление Его Императорского Величества, а мы как есть дворяне и офицеры!
— Да говорите вы толком, — взмолился я, вконец теряя терпение, — какое повеление, при чем здесь император?! Я знать ничего не знаю, приехали какие-то кирасиры, посадили Алю в кибитку и увезли. Никто ни слова, ни полслова не сказал.
— Да и я толком ничего не знаю. — опять встрял в разговор Антон Иванович. — Прискакали, понимаешь, ко мне в деревню, я находился немного не в себе, гости у меня были, так что сам понимаешь… Начали расспрашивать про Алевтину. Я и сказал, что она с тобой в Троицк уехала к портному, а он говорит, что с именным повелением…
— Кто он?
— Татищев, флигель-адъютант, а с ним караул из первого кирасирского полка, все дворяне хороших фамилий.
— Черт с их фамилиями, что за именное повеление?
— Это чтобы Алевтину представить в Петербург.
— Погоди, — прервал я предка, — что, так в приказе и написано: «Доставить Алевтину в Петербург»?
— Не то что бы Алевтину, а девицу, выдающую себя за Алину Брауншвейг-Люнебургскую.
— За кого выдающую? — переспросил я, глядя во все глаза на изрядно пьяного предка. — За какую Брауншвейку?
— Брауншвейг-Люнебургскую, — подсказал Киселев
— А кто она такая, эта Алина?
Мои собеседники смутились и отвели глаза.
— Кто ее знает, — после долгой паузы ответил предок, — в столице, поди, получше нас знают…
— Да ни за какую Алину, как ее там, она себя не выдает. Она вообще ничего про себя не знает. Да и будь она этой Брауншвейг, царю-то что за дело?