Впрочем, в его поведении был смысл.

Сигурд, уходя в палубный сарай, забыл приказать спустить парус. И теперь ветер, приходящий из темных океанских далей, давил на него, толкая ладью к берегу, кормой и рулем вперед, совершенно, казалось бы, не замечая усилий гребцов.

Усилия же, надо признать, были те еще: гребцы только макали весла в воду, вкладывая всю силу в движение весел по воздуху. Конечно, грести так было очень неудобно – поменяв мысленно местами водную и воздушную среду и пытаясь при наклоне вперед черпануть как следует по ветру, а погрузив весло в воду, сачкануть, используя сильные мышцы спины исключительно для имитации могучего гребка, – но чего не сделаешь ради собственного блага!

«Возвращающаяся» таким образом «домой» ладья Сигурда стала даже догонять корабль Бьярни, идущий точно на Олений Холм, и причина этого была очевидна: гребцы Бьярни сидели как положено, спинами по направлению движения, и потому не видели стимулирующей гребцов Сигурда картины.

В том же духе двигался и корабль Кальва.

Три силы, действующие на его ладью, – сила ветра, сила, развиваемая гребцами, и реакция руля, жестко закрепленного относительно набегающего потока – сложились сами собой так, что результирующая, легко получаемая элементарным векторным сложением, указывала точно на Олений Холм.

Ладью Кальва несло туда же, куда и всех, но не задом наперед и не естественным образом – бушприт по курсу, – а как бы боком, полулагом.

Кальв, стоящий на баке и правильно оценивающий происходящее, не возражал против такого способа передвижения. Для него главным было – идти «своим путем», чтобы не платить за чужой и не подставляться возможной вполне береговой обороне, – словом, случись что, не попасть под раздачу первым.

* * *

С берега все казалось непрофессиональной киносъемкой.

Ладьи уже подходили к кромке прибоя, но не было еще ни остервенелых режиссерских криков в мегафон, ни бестолковой паники среди статистов, ни мелькания посторонних перед камерой, ни визгливого мата исполнительницы главной роли, которую, наступив ей на подол, ассистент режиссера сильно толкнул в лоб ладонью, вводя в тонус…

Не было ни щелчков хлопушкой по голове заснувшего с похмелья звукотехника, ни мельтешения лучей прожекторов – экспериментов пьяных светотехников, забывших, что свет уже был ими же установлен час назад, и затеявших теперь снова «поиграть немного со светом, поискать гамму высвета», в то время когда давно уже пора снимать.

Ощущение фантасмагории, нереальности происходящего усугублялось каким-то вселенским спокойствием, общей умиротворенностью, совершенно неясно откуда взявшейся благодатью, атмосферой радостной, ждущей тишины.