— Не надо, О'Хара. Придется лететь. Готовьте мне самолет. Вызовите Ямагути, полетит с нами. Свяжитесь с Тутуилой — пусть обеспечит летную погоду.

…Горные кряжи Колорадо, просторы Вайоминга и Айдахо проскользили под крыльями самолетика Форбса и остались позади. За ними последовали леса штата Вашингтон, и в самом конце их, почти уже у Тихого океана, донесся с окраины национального парка Олимпик мелодичный пеленг, — звучала какая-то странная мелодия, что-то вроде «Боевого гимна республики» в пентатонной гамме. «Хоть что-то человеческое», — подумал Форбс, понимая под человеческим — китайское. Аэродром частного владения «Ласт ринг» был готов принять самолет. И на том спасибо: хоть не «отказали в самой грубой форме», как обещал предиктор. Самолетик сделал круг над парком и почти вертикально пошел на посадку. Через иллюминатор Форбс увидел что-то непонятное: в огромный неправильный четырехугольник пушечниковских владений, отрезанный от прочего мира полосой безлесья, было вписано почти столь же огромное кольцо, точней, много колец, вложенных одно в другое и больше всего напоминавшее мишень для стрельбы. «Это еще что такое?» — успел подумать генерал, но тут шасси коснулось бетона, самолет тряхнуло — и полет окончился. Пока что благополучно.

Первое, что бросилось в дальнозоркие глаза генерала, было дуло зенитного орудия. Смотрело это дуло прямо на Форбса, а раньше, видимо, следило за посадкой самолета и готово было дать залп в любой миг. Не очень старой модели было орудие, — страшно подумать, сколько оно стоит в твердой валюте. Но валюты у здешнего хозяина было, видимо, достаточно. Вдоль взлетной полосы тянулись бараки, за ними шли двадцатифутовые заборы с колючей проволокой, с громадными прожекторами, с вышками, — хотя, кажется, пустыми. За посадкой самолета следило, видимо, лишь первое орудие. Но генералу и на него смотреть было неприятно. Как неприятен был и весь этот вылет из уютных скалистых гор, и вся инструкция предиктора казалась очень несерьезной. Сам-то предиктор никуда не полетел, забавляется там со своей заблудшей… трактористкой.

— Добро пожаловать в «Ласт ринг», — с ужасающим произношением сказал динамик, но голос был знакомым, это был подлинный голос «ястреба» Пушечникова. Форбс понял, что говорить придется по-русски — да и то, если лауреат вообще удостоит его беседы.

Над аэродромом кружили редкие мартовские снежинки. Дверь наиболее закопченного барака отворилась, сгорбленная фигура высунулась из него и как будто приветливо помахала рукой. Генерал сделал шаг в сторону барака — тут же вспыхнули дополнительные мощные прожекторы, с ближайших вышек затарахтели короткие автоматные очереди, разнесся оглушительный собачий лай — правда, ни собак, ни автоматных пуль генерал поблизости не ощутил. В воздухе всего лишь повисли выплевываемые динамиками отборные, хотя и однообразные русские ругательства, никакого смысла, кажется, не имевшие. Человек из барака, ни на что не обращая внимания, пролез под проволокой — тоже, оказывается, бутафорской, — прыгнул на бетон и наполеоновской походкой направился к самолету. Гости не двигались: высокий, сухой, немигающий Форбс, тоже высокий, но ссутулившийся и неприметный О'Хара, и — как полная им противоположность маленький, независимый, не отверзающий очей ради такого пустяка, как созерцание липового концлагеря, японский медиум.