Он ударил слета, дважды, серией, метя в голову и плечо. Потом припал к земле, скользнул под моим неуклюжим контрвыпадом и рубанул снизу вверх.
Юнаки за спиной стушевались. Они боялись подстрелить меня. Хитрый осман ловко отгородился от пуль моим же телом.
– Бей их, курвиных детей! – ору первое, что ложиться на язык, пробуждая стрелков от спячки.
Сзади бухнули ружья. Гайдуки все же побоялись подстрелить мне спину – на землю упала парочка рядовых осман.
Хасан еле заметно выдохнул.
Секунды начали тянуться, время замедлилось. Так всегда получается, когда ты подвисаешь на краю, между «есть» и «нет», жизнью и небытием.
Его глаза сузились, кисть пошла вниз, целя острием в незащищенный живот.
Я отвел саблю чуть в сторону, прикрываясь, слегка присел.
Он ударил с оттягом, метя в бедро. Сталь скользнула по боку, кожу обожгло. Под кушаком, по поясу, заструилась теплая кровь.
Я удержался на ногах, хотя и покачнулся. За спиной послышался вздох разочарования, спереди – крики радости. И янычары, и гайдуки следили за поединком вождей.
Каракулучи сдвинулся обратно, в центр, мешая целиться стоявшим за моей спиной стрелкам. Сабля его снова пошла вверх.
Я прыгнул вперед, подымая клинок, ловя падающую молнию.
Сталь выдержала. Удар был хорош, но рука еще не утратила силы. Мы оказались лицом к лицу, на расстоянии двух ладоней. Я даже рассмотрел триумф и радость в чужих глазах. Он довернул кисть, и моя правая рука с саблей отлетела в сторону.
Тургер бил с замаха, наискось. И не довел.
Узкий, тонкий стилет
В глазах каракулучи мелькнул ужас.
Я ткнул гардой сабли в ненавистное лицо турка и смачно рубанул по открывшейся шее. На брусчатку площади хлынула яркая, неестественно яркая кровь. Он рухнул.
Время дрогнуло, следом колыхнулось в груди сердце, разгоняя запоздалый адреналин. Застывшая кругом картинка мигнула и понеслась чехардой безумной схватки.
Османы взвыли, бросаясь к телу. В лицо им грянул слаженный залп. Выживших тут же покрошили саблями.