– А ты?

– А что – я? Вызвал караульного сержанта, провёл краткую боевую учёбу. Ничего пока непоправимого нет, так я тебе скажу, Варяг. Всё ещё может получиться. Вот такое моё краткое резюме из радищевского путешествия. Обыдленность, конечно же, некоторая имеет место, но это – тоже поправимо. Пока – поправимо. Игорь Валентинович!

– Слушаю, – выскочил, будто только того и ждал, Глазунов.

– Вы там иконостас, что я просил, подготовили?

– Так точно, Яков Кириллович.

– Тогда проводите, – Гурьев вырос из кресла.

Они перешли в другую комнату, где шторы были плотно задраены, горел яркий электрический свет, и на трёх огромных подставках-козлах под холсты были аккуратно пришпилены портреты членов Политбюро, кое-кого из ЦК, наркомов. Если портрета не имелось, на листке бумаги красовался чёрный силуэт и внизу – подпись с фамилией, именем и отчеством. Портрет Сталина был заметно больше остальных и висел отдельно. Городецкий посмотрел на «иконостас», на Гурьева, на Глазунова, прищёлкнул языком:

– Лихо.

– Так не лаптем, чай, щи хлебаем, Александр Александрович, – скромно потупился ротмистр – временно в отставке.

Гурьев внимательно посмотрел на Городецкого:

– Ты ведь ещё навыки розыскные не потерял?

– Не дождёшься.

– Ну, я тебя слушаю. Расскажи мне, чем наши тонкошеие вожди дышат. Игорь Валентинович, покиньте нас, пожалуйста, и проследите за периметром.

– Слушаюсь, – чётко развернулся на каблуках ротмистр.

Городецкий проводил долгим взглядом Глазунова, давно переодевшегося из своего маскарадного костюма деда Щукаря в нормальную полувоенную униформу, которую носил каждый, наверное, третий совслужащий, и пробормотал:

– Ну и ну. А ты ему кто – генерал, что ли?!

– Вроде того.

– А почему – тонкошеие?

– Мандельштама не читаете, Александр Александрович? Напрасно, напрасно.

– Забурел, – констатировал Городецкий и улыбнулся. – Ильфа и Петрова читаете, Яков Кириллович?